детей — и не только своих, но ради всех детей на земле — идет ее муж по неведомой и опасной дороге. И она не препятствует ему.

История Буянской республики, занимающая в романе центральное место, показана И. Арсентьевым как бы с нескольких точек зрения. Любопытно, что сквозной персонаж «Буяна» Евдоким Шершнев, через восприятие которого даны многие эпизоды, в данном случае как бы отступает на второй план. Это понятно: Евдоким не может дать верной оценки событию, поэтому писатель не отводит ему в нем активной роли. Но надо сказать, что в кульминационных моментах романа вообще исчезает чье-то личное, индивидуальное восприятие. Этим автор подчеркивает силу единого народного порыва, общие цели и устремления всей крестьянской массы. Недаром же в «буянской» части романа так много массовых сцен, рисующих образ воодушевленного, поднявшегося на «последний и решительный бой» народа. Массовые сцены трудно даются любому писателю, не везде они удачны и у И. Арсентьева, но само стремление нарисовать крестьян как единый, монолитный класс заслуживает внимания и поощрения. Причем крестьяне в романе нигде не выступают как тупое, покорное стадо; наоборот, они сознают свою силу, дают ее почувствовать власть имущим. Сцена выборов народного самоуправления показывает это со всей наглядностью. Когда сквозь одобрительный гул собрания, только что прослушавшего текст «Временного закона по Старо-Буянскому народному самоуправлению», прорезается реплика одного из крестьян, предлагающего назначить пенсию членам семей руководителей республики, мы чувствуем, что мужики — все, в общей массе, — ощущают себя людьми государственными и понимают, что на них целиком ложится ответственность и за малое и за большое.

Особенно остро сознание этой ответственности у Лаврентия Щибраева, который является как бы духовным вождем своих односельчан. Этот сдержанный и суховатый на вид человек оказывается натурой глубоко эмоциональной. Эмоциональность его происходит из необыкновенной цельности характера и острой направленности мысли и дела. Прощальное письмо Лаврентия, написанное им перед отправлением в ссылку, показывает со всей очевидностью, что этот человек выстоял, не согнулся под напором враждебных сил. За ним правда, и в окончательную победу этой правды Щибраев верит твердо и непреклонно.

Жизнеутверждающий пафос романа «Буян» заключается и в том, что И. Арсентьев сумел в полнокровных, выразительных, хотя и эпизодических, образах представителей царского режима показать загнивание, духовную опустошенность реакционного государственного строя. Перед читателем проходит вереница высших сановников губернии, и уже частая смена их правительством свидетельствует о лихорадке, которая охватила самодержавие в связи с нарастанием грозной волны народного гнева.

Разные ступени и стороны загнивания показывает писатель, проводя нас по закоулкам души каждого из этих персонажей. Вот вице-губернатор Кондоиди — опора и надежда черносотенного купечества. Недаром он широко показан только в одной ситуации — в выезде «на беспорядки» в Царевщину. Он вовсе не намерен разбираться во всем происшедшем в селе, а заранее составляет явно провокационные планы, рассчитанные на то, чтобы получить повод для жестокой расправы над крестьянами. Пятнадцать дней террора — пятнадцать лет спокойствия», — грустно вздыхает он, вспоминая о «золотом времени», когда было все дозволено, а потому-де и государственная власть держалась крепко. Современные же Кондоиди порядки, которые мы не можем определить иначе как ультрареакционные, кажутся ему совершенно неприемлемыми в силу их «мягкости» и «лойяльности» по отношению к восставшему народу. Под черным крылышком этого сановника приютилась и пивная Тихоногова — тайное пристанище погромщиков, И недаром после неслыханно провокационной речи Кондоиди на банкете в честь обнародования «Высочайшего манифеста» завсегдатаи пивной во главе с купцом Потапом Кикиным идут громить «гимназистов-антиллегентов».

Кондоиди олицетворяет собой крайнюю степень реакционности; другие же губернские деятели, пришедшие ему на смену, внешне как будто лишены таких исключительных пороков. В каких-то минимальных дозах им не чужды и чисто человеческие качества, а главное — деятельность свою они не сводят к одному лишь кровавому усмирению.

Конечно, о «гуманности» губернатора Блока можно судить хотя бы на примере Матвеевского дела, но в то же время Блок и его помощник Кошко — более хитрые политики; они в Самаре представляют Столыпина и его гнусную политическую линию. Для революции — это враги несомненно более опасные, чем прямолинейный Кондоиди.

И все же обреченность этой внешне крепкой и дальновидной политики ясна. Глубокая подавленность Блока, ощущение им скорого конца читатель склонен отнести не столько на счет личности самого губернатора, сколько на счет того строя, который он представляет и пытается укрепить всеми силами.

Органично вписывается в образный строй романа фигура Силантия Тулупова. Типичность его нет нужды доказывать; умелое использование обстановки, энергия, целенаправленность, замешанная на зловещей мудрости: «Деньги не пахнут» — вот отличительные черты буржуа всех времен. И в литературе этот тип не нов. Однако художественное его воплощение принимает в каждом отдельном случае свои неповторимые формы. И Арсентьев смотрит на Силантия глазами Евдокима Шершнева. Уж в его-то представлении этот «крепкий хозяин» должен бы рисоваться идеалом, к которому Шершнев все время безуспешно стремится. И тем не менее, Евдоким не может принять образа жизни своего свата. На первый взгляд это может показаться странным. Ведь за Тулуповым, по сути дела, и грехов-то никаких нет: и добрый он (до известной, конечно, меры), и по-своему справедливый, и трудолюбия ему не занимать…

Евдоким строит различные предположения насчет своего родственника, но не может до конца разобраться в нем, хотя и чувствует какую-то инстинктивную неприязнь к нему. Читателю же становится ясно, какую опасность таит в себе этот входящий в силу тип русской буржуазии. Еще немного, еще одно усилие — и мозолистые руки Силантия схватят за глотку наемного рабочего. Чтобы этот момент наступил скорее, Силантий и «жертвует на революцию» триста рублей и до поры до времени как бы поддерживает мужицкую республику. Но лишь до тех пор, пока мужики не начали проводить первые социальные мероприятия. Стоило ущемить интересы кулака, восставшего против монархии, как он тотчас же спрятался за царские штыки.

Образы революционеров, с любовью нарисованные И. Арсентьевым, составляют идейный костяк