мирах и в безднах между ними, и Бог означал мир и любовь.
— Он поможет тебе, — уверенно сказала она. — Он сопровождал тебя две тысячи лет назад и сейчас не покинул.
— Да… — прошептал Тирелл. — Монс ошибается. Эта дорога была… Я вспоминаю ее. Люди — как звери. Небо, пылающее живым огнем, и кровь… много крови. Более сотни лет, залитых кровью, которую люди-звери проливали в своих войнах…
Она вдруг почувствовала, как напряглось его тело, потом судорожно вздрогнуло и вновь замерло.
Он посмотрел ей в глаза.
«Лед и пламя, — подумала она, — голубой лед и голубое пламя».
— Великие войны, — сказал Тирелл, и голос его звучал твердо. Он закрыл глаза руками.
— ХРИСТОС! — Казалось, слово это вот-вот разорвет стиснутое горло. — БОЖЕ! БОЖЕ!
— Тирелл! — в ужасе крикнула она.
— Прочь! — прохрипел он. Она отпрянула, но он гнал не ее. — Изыди, сатана! — Он царапал голову, сжимал ее своими кулаками, склоняясь все ниже и ниже, пока не скорчился у ее ног.
— Тирелл! — крикнула она. — Мессия! Ты — Белый Христос…
Скорчившееся тело стремительно распрямилось. Девушка заглянула в его лицо — иное, новое — и почувствовала, как ее захлестывает волна ужаса и отвращения.
Тирелл в упор глянул на нее. Потом — и это было ужаснее всего — по-шутовски поклонился.
Девушка отшатнулась, налетела на стол. Не глядя протянула она руку — пальцы ощутили на лезвии липкую густоту не подсохшей еще крови. Нащупав рукоять, она вдруг подумала, что этот кусок стали может стать причиной и ее смерти. Воображение подсказало ей образ поблескивающего металла, направленного в ее грудь.
— Острый? — спросил Тирелл. В голосе его пульсировал смех. — Он еще острый, или я затупил его на том священнике? Может, ты хочешь опробовать его на мне? Ну, давай, пробуй! Другие уже пробовали! — Он зашелся смехом.
— Мессия… — прошептала Нерина.
— Мес-си-я! — хохотал он. — Белый Христос! Владыка Мира! Несущий слова любви, невредимым проходящий сквозь самые кровавые войны, которые когда-либо опустошали мир… Да, этой легенде, дорогая моя, более двадцати веков. Но это ложь! Они забыли, как все было на самом деле!
Она была способна лишь покачать головой.
— А вот и да! — воскликнул он. — Тебя тогда не было на свете. Никого не было, кроме меня, Тирелла. Это была бойня, и я в ней уцелел. Но не благодаря проповедям о мире. Знаешь ли ты, что бывало с людьми, провозглашавшими любовь? Они погибали… но я остался жить. Я уцелел, но не с помощью проповедей.
Смеясь, он подошел к ней вплотную.
— Тирелл-Мясник! — воскликнул он. — Я был самым кровавым из всех убийц. Единственное, что они могли понять, это страх. А испугать их тогда было нелегко, они вконец озверели. Но они боялись МЕНЯ! — Он поднял над головой руки со скрюченными, как когти, пальцами, все его тело экстатически выгнулось — настолько сильны были воспоминания. — Красный Христос! — продолжал он. — Именно так можно было бы меня назвать, но они не сделали этого. Лишь после того, как я доказал им, что я — лучший из всех, они дали мне имя… и его знали все. А сейчас… — он оскалил зубы в усмешке, — поскольку царит мир, меня почитают как Мессию. Чем сегодня заняться Тиреллу-Мяснику?
В его гремящем смехе звучала ужасающая гордыня.
Он обнял ее, но Нерина скорчилась от этого объятия зла.
Потом вдруг, совершенно неожиданно, она почувствовала, что зло покинуло его. Руки мужчины дрогнули, разошлись, а затем он вновь обнял ее с позабытой уже нежностью. И внезапно девушка почувствовала на щеке его горячие слезы.
Он не мог говорить, и девушка держала его, чувствуя, как ледяной холод охватывает ее тело.
Она безвольно села на ложе, а он опустился перед ней, уткнув лицо в ее колени.
До нее доносились лишь обрывки фраз, из которых мало что можно было понять.
— Я помню… помню… старые воспоминания… это невыносимо… я больше не могу… прошлое… и будущее… они… дали мне имя. Теперь я вспомнил…
Нерина коснулась его лба — он был холодный и мокрый.
— МЕНЯ НАЗЫВАЛИ АНТИХРИСТОМ!
Подняв голову, он посмотрел на нее.
— Помоги мне! — в муке крикнул он. — Помоги мне! Помоги!
Он вновь опустил голову, сдавливая виски кулаками, и шептал что-то; слов нельзя было разобрать.
Девушка вспомнила, что держит в правой руке. Она подняла нож и ударила так сильно, как только смогла… даруя ему помощь, в которой он так нуждался.
А потом встала у окна, повернувшись спиной к комнате и мертвому бессмертному.
Она ждала возвращения Монса: он знает, что надо делать. Вероятно, все это нужно сохранить в тайне.
Нерина знала, что ей не причинят вреда. Почитание, которым был окружен Тирелл, распространялось и на нее. Она будет жить и дальше — теперь уже единственная бессмертная. Одинокая. Когда-нибудь в будущем родится другой бессмертный, но сейчас она не хотела об этом думать. Сейчас она могла думать только о Тирелле и о своем одиночестве.
Она смотрела в окно на голубизну и зелень — истинно божественный день, очищенный наконец от последнего кровавого пятна человеческого прошлого. Она знала, что Тирелл был бы счастлив увидеть этот блеск, эту чистоту, которая отныне будет длиться вечно.
И она увидит это, поскольку сама принадлежит этому чистому миру так же, как и Тирелл. И даже в одиночестве — оно уже подступило — было какое-то неуловимое ощущение возврата к равновесию. Она была жертвой, принесенной на алтарь столетий, которые еще только должны наступить.
Нерина перестала думать о любви и печали. Издалека доносилось торжественное пение священников. Это была часть нового порядка, наконец воцарившегося в мире после долгого и кровавого подъема на Голгофу. Но то была уже последняя Голгофа. И теперь она будет жить, если уж должна, самоотреченно и уверенно.
Бессмертная…
Подняв голову, она вызывающе посмотрела в голубое небо. Надо было смотреть в будущее, прошлое забыто. Однако это прошлое не казалось ей ни кровавым пятном, ни распадом, что идет в безднах разума, пока не созреет ужасное семя, готовое уничтожить божественный покой и любовь.
Вдруг она вспомнила, что совершила убийство, и рука ее вновь напряглась, словно готовясь снова нанести сильный удар. Нервная дрожь пробежала по окровавленной ладони.
Девушка поспешно захлопнула врата своих мыслей перед воспоминаниями и посмотрела вверх, на небо, изо всех сил стараясь оттолкнуть прошлое, словно слабые барьеры, защищавшие ее мозг, уже лопались под его напором.