торжественное заседание ЦК ВКП(б) в Большой театр он ехал пару дней спустя с неспокойным сердцем. Увидев собственный портрет в обрамлении геральдических советских колосьев, распахнувшийся во всю ширь легендарной сцены, прикрыл глаза. С облегчением сел в президиум, спиной к портрету, устремил взор в шевелящуюся и трепетно дышащую темноту зала. Однако собственное лицо преследовало его с упорством, присущим самому вождю: отражалось в толстом хрустальном боку графина с водой, в кругляшах медалей на груди Ворошилова, в хромированных деталях микрофона, стоящего на кумачовой скатерти стола президиума. Когда после окончания официальной части вождь переместился со сцены в ложу, гигантский портрет в колосьях уже убрали. Но тут же выкатили на сцену монумент – огромную белоснежную фигуру вождя (в военном кителе, одна рука на груди, вторая сжимает увесистый свиток мирного договора), у подножия которой предполагался весь концерт. Монумент многозначительно глядел с высоты своего немалого роста вдаль – через весь зал, над головами партера, бельэтажа и нижних ярусов, – в бывшую царскую ложу, прямо в глаза самому вождю. Тот, так и не досмотрев хореографически-хоровое признание народа в любви, уехал домой.

На следующий день в Кремле давали правительственный прием в честь юбиляра. Еще утром он распорядился: все свои портреты из Георгиевского зала убрать, оконные стекла закрыть портьерами, зеркала завесить, паркет застелить коврами – весь, до последнего сантиметра.

Вечером, по щиколотку утопая в мягком красном ворсе, он шел по сияющему золотом и хрусталем залу навстречу гостям. Блистали под куполами многоярусные люстры, электрический свет бегал по белоснежным колоннам, по возбужденным лицам гостей. Длинный коридор из восхищенных улыбок и безостановочно рукоплещущих ладоней вел юбиляра прямиком к гигантскому столу, венчал который небольшой скромный трон. Вождь не смотрел ни на кого – равнодушно пробирался сквозь восторженные взгляды, выжженные перманентом локоны, припорошенные пудрой женские носы, нарисованные помадой губы, чьи-то отбритые до синевы щеки, вспотевшие лысины, дрожащие над стоячими воротниками подбородки. Обладателей очков или пенсне примечал издалека, проходя мимо, опускал взгляд. Не смотрел и на выпяченные грудные клетки военных, усыпанные медалями и орденами. Нестерпимо хотелось уехать на дачу, прямо сейчас. Наконец добрался до трона, сел.

И тотчас пожалел, что не уехал. Раскинувшееся перед ним на белоснежной скатерти изобилие таило множество опасностей: поблескивали толстыми позолоченными окантовками тарелки, справа и слева угрожающе сверкали тончайшей полировкой ряды серебряных приборов, предательски чистыми были фужеры. Стоило вождю сесть, как десятки его отражений запрыгали вокруг мелкими чертями, то двоясь и троясь, то сливаясь, а то закручиваясь в быстрые злые хороводы. Отражения эти спрыгивали с яблочных бочков, с каждой налитой золотым электрическим светом виноградины во фруктовой вазе, с чернильно-черных икринок в серебряной икорнице. Скакали по маслянистым ломтям лососины, щедро наваленной на тонко-фарфоровые блюда, по холмам жемчужно-серой осетрины, по каплям лимонного сока на лепестках роз, крученных из алого форельего мяса. Даже в белесых глазах копченого угря сверкнули две скупые слезы, в каждой из которых бултыхалось по чертику. Ослабевшей рукой вождь потянулся было, чтобы разогнать самых назойливых, но официант расценил жест по-своему и мгновенно наполнил фужер шипящим боржомом. Минеральная вода вскипела в хрустале, пузыри карабкались по стенкам на поверхность и лопались, выпуская на свет бесконечные отряды новых крошечных отражений.

– Свет! – приказал вождь хрипло. – Погасите свет!

Неслышной рысцой метнулись вдоль стен официанты – и через пару секунд бронзовые колеса люстр под потолком погасли, погрузив огромный, тревожно ахнувший зал в полутьму. Остались гореть только боковые канделябры. На стол будто накинули черное покрывало – отражения исчезли. Легкий перезвон приборов стих, какой-то высокий мужчина в военном кителе, произносивший тост в честь юбиляра, застыл с коньячной рюмкой в напряженно поднятой руке. В молчании вождь поднес фужер с минералкой к губам и с удовольствием осушил.

– Ну что же вы? – спросил он у мужчины в кителе. – Продолжайте, пожалуйста, товарищ. Мы слушаем.

И поднял на тостующего ободряющий отеческий взгляд. У мужчины в кителе было очень знакомое лицо – лицо вождя.

Вождь поставил пустой фужер на стол, громко звякнув хрусталем о вилку. Огляделся. По обе стороны от него уходили вдаль и тонули в темноте ряды лиц – они возвышались над генеральскими погонами, дорогими штатскими костюмами тонкой шерсти, атласными отворотами фраков, обнаженными плечами кремлевских дам с гроздьями бриллиантов вокруг холеных шей. Тела были разными, а лицо одно-единственное: его собственное.

Он резко встал, уронив за собой стул. Пошел вдоль стола, подходя то к одному гостю, то к другому, брал в ладони эти одинаковые лица, вертел под разными углами, подолгу разглядывая в неверном свете канделябров. Гости испуганно вставали при его приближении, покорно подставляли головы. Он чувствовал, как под пальцами потеют и сжимаются чужие щеки, как напрягаются жилы на шеях, как сменяют друг друга ароматы: дорогих духов, хорошего коньяка, водки, лекарства, папирос, нафталина. Скоро стало понятно, что занятие это бесполезное: лица были похожи, как яйца в одной кладке. Вождь сделал рукой успокаивающий жест – продолжайте веселиться, товарищи, – и медленно пошел вон. На бросившуюся к нему свиту соратников рявкнул, не оборачиваясь: «Я же просил – веселиться!»

Шагая по кремлевским залам, почувствовал вокруг себя робкое и беспокойное человеческое облако: адъютанты, секретари, врачи, распорядители… Всех отослал прочь, всех и, мучая крупную неподатливую пуговицу у основания шеи, бросил в образовавшуюся пустоту: «На дачу, на дачу!»

Скоро автомобиль уже мчал его по ночной заснеженной Москве. Вождь смотрел из теплой глубины салона на пустынные улицы, освещенные тусклыми желтыми фонарями. Дома стояли темными глыбами, спали. Зябко трясли ветвями деревья на ветру, изредка мелькали за окном встречные машины. Прохожих не было, это успокаивало. Как вдруг на противоположной стороне проспекта вождь заметил маленькую продрогшую фигурку: кутаясь в ватник и наклонив против ветра голову в нелепой меховой шапчонке, какой-то мужичок упрямо брел через ночь, прижимая к груди небольшой предмет.   

– Догнать! – негромко скомандовал вождь.

Автомобиль резко развернулся, скользнув шинами