еле слышный шепот, — красный…

Я догадалась, о чем просит мама. В самом заветном углу ее сундучка лежал завернутый в чистый платок красный шарф отца. С той ночи в Харперс-Ферри он был нашей самой драгоценной реликвией [6], и мама свято хранила эту память о Джиме Бэнбоу.

Я вынула шарф и вложила его маме в руки. Но она продолжала что-то шептать.

— Положи… его… со мной, когда я умру, — с трудом произнесла она.

Я молча кивнула: слезы душили меня.

Мама Джен умерла на рассвете. Ее похоронили на бедном негритянском кладбище, и салунщик ворчал, что похороны обошлись ему слишком дорого. Красный шарф отца также покоился в могиле: я повязала его маме на руку.

В тот же день я вернулась в приют. Теперь я, была совсем одна на свете. Надзиратель мог безнаказанно обижать меня, как и Еву, — за меня некому было заступиться.

НЕГРИТЯНСКИЙ «РАЙ»

В приюте нас держали до пятнадцати лет, а потом устраивали на работу. Маленькую мулатку Еву послали работать на ферму, и в первый же день ей косилкой отрезало палец.

А меня рекомендовали в прачечную. Я стала зарабатывать деньги стиркой белья и решила поселиться в негритянской части Нью-Йорка — Гарлеме.

Пока негров было мало, белые позволяли им селиться на задворках своих домов. Но в города приезжало все больше и больше негров, которые бросали плантации и переходили работать на фабрики и заводы. И белые приказали:

— Живите отдельно. Стройте себе дома только в черной части города.

В насмешку белые прозвали Гарлем «черным раем». Дом, где мы жили, был такой же, как все дома в этом «раю», — серый, закопченный, сверху донизу набитый негритянской беднотой. Здесь жили рабочие, сапожники, прачки, портные, монтеры. В каждой комнате ютилась целая семья. Детей было очень много, они выползали на улицу и играли там, ежеминутно рискуя упасть или попасть под лошадь.

Я поселилась в маленькой сырой комнатке. Целый день в комнате стоял тяжелый белый пар и запах мыла. Слипшиеся от пота волосы падали на глаза. С утра до вечера я видела перед собой корыто да мыльную пену.

Но я не унывала, у меня был веселый характер, и, несмотря на хромую ногу, я была большая охотница поплясать и попеть.

Вскоре я вышла замуж за негра Сэма Дотсона. Сэм служил фургонщиком в конторе по перевозке мебели. Это был добродушный и смешливый человек. Целый день Сэм ездил на своем фургоне. Его белая лошадь Роза очень не любила возить тяжести, и Сэм покрикивал на нее:

— Шевели ногами, старая, шевели ногами!

Лошадь поводила ушами и бежала быстрее.

Но не долго пришлось мне жить с Сэмом. Он надорвался, перенося какие-то тяжелые вещи, и вскоре умер. И на руках у меня остался маленький сын Эл.

Чтобы кормить моего мальчика, я стала брать еще больше белья у заказчиков. Целый день у нас во дворе сушились простыни и полотенца, и ветер трепал рукава рубах…

Бабушка тяжело вздохнула и замолчала. Она припоминала доброе лицо Сэма и свою недолгую жизнь с ним. Ребята сидели тихо, не смея прервать молчание, уважая ее грусть.

БЕЗ РАБОТЫ

Задумчивость бабушки прервала вернувшаяся учительница. У Флоры Аткинс было сумрачное лицо. Она машинально снимала и снова надевала шляпу.

— Есть новости, — сказала она как будто совсем спокойно и поглядела на ребят. — Дети, я уже больше не буду учить вас: директор уволил меня. Чарли и Нила он тоже исключил из школы.

— Что ты говоришь, Флора? — заволновалась бабушка. — Что случилось?

Учительница вкратце рассказала, как было дело. Директор встретил ее, сидя за своим письменным столом, суровый и величественный, как главный шериф штатов.

— Вам и вашим сыновьям придется покинуть нашу школу, Аткинс, — сказал он, не вынимая изо рта сигары. — Вы плохо влияете на детей. У меня есть сведения, что вы, так же как и ваш муж, к-коммунистка. — На этом слове он поперхнулся. — И вы читаете забастовщикам Ленина, я это отлично знаю, — добавил он торжествующим тоном.

— Понять не могу, откуда он это узнал! — сказала учительница. — Не может быть, чтобы кто-нибудь из наших оказался предателем.

— Что ты, что ты, — сказала бабушка, — рабочие не предают!

Какой-то странный звук прервал ее слова. Это плакал Чарли. Он уткнул голову в колени, спина его вздрагивала.

— Чарли, мальчик мой, ты так огорчен, что я потеряла работу? — Учительница ласково склонилась над сыном. — Ничего, как-нибудь проживем, товарищи не дадут нам умереть с голоду.

Но спина Чарли вздрагивала все чаще, и мальчик плакал все неутешней.

— Да что с тобой, Чарли? — Бабушка насильно подняла его залитое слезами лицо. — Отчего ты так плачешь?

— Я… я… виноват во всем… Это я все наделал… Я рассказал о Ленине… — с отчаянием сказал Чарли. — Пусть все… ребята знают… какой я. Пускай… Мэри тоже… узнает…

Он заикался от слез и волнения. Бабушка тихо ахнула. Миссис Аткинс нахмурила брови.

— Чарли, ты сейчас же возьмешь себя в руки и расскажешь мне, в чем дело, — сказала она сурово.

И Чарли рассказал все, что с ним случилось в тот вечер, когда он провожал Мэри домой.

Он передал от слова до слова весь свой разговор с директором. И, когда он кончил рассказывать, лицо бабушки опять просветлело и брови миссис Аткинс перестали хмуриться.

— Негодяи избрали тебя своим орудием, Чарли, — сказала она, — это послужит тебе жестоким уроком. Теперь, если враг захочет что-нибудь выпытать у тебя, ты будешь осторожней и не станешь доверять ласковому голосу. Не правда ли?

Чарли молча кивнул. Он все еще чувствовал себя виноватым и не смел глядеть на остальных ребят. Ему казалось, что все они считают его предателем. Но Стан первый подошел к нему.

— Брось нюнить, Чарли! — сказал он ему. — Проклятые шпики провели тебя — теперь будешь глядеть в оба. — И он похлопал его по спине.

Ребята окружили Чарли. А.Нил просто подошел и обнял старшего брата.

— Я была уверена, Чарли, что ты не можешь сделать ничего со злым намерением, — добавила бабушка.

И Чарли мало-помалу оживился.

— Что же мы теперь будем делать, мама? — спросил он. — Как будем жить?

— Попробую устроить тебя и Нила в хорошую школу, — отвечала учительница. — А сама буду искать работу.

— Я снова возьмусь за стирку, — мужественно сказала бабушка. — Редко кто умеет так крахмалить сорочки, как я.

Ребята были огорчены, что их разлучают с друзьями. Печально простились в этот день Нэнси, Беппо, Стан, Тони и другие с двумя братьями Аткинс. У всех было тяжело на душе, и даже жизнерадостный Беппо присмирел и не корчил своих обычных гримас. Ребята Ямайки знали, что значит быть безработным в Америке.

— Бабушка, неужели вы всё будете