Константин Соловьёв Отравление

Последнюю неделю испытываю какое-то непреодолимое отвращение к литературе.

За что ни берусь — откладываю спустя пару страниц или упрямо грызу какое-то время, чтоб потом все равно заскрежетать зубами и навсегда закрыть. Передозировка литературы в организме? 

Эпиграф

Из прихожей резко пахнуло корвалолом. Антон Васильевич поморщился. В таких прихожих непременно пахнет корвалолом, точно его специально разбрызгивают перед приездом «скорой». Может, из-за запаха, а может, из-за чего-то иного прихожая, в которой Антон Васильевич никогда прежде не бывал, мгновенно показалась ему знакомой, удивительно похожей на те сотни прихожих, в которых он был до того. Старое зеркало с отбитыми углами, торжественно восседающая на вешалке пыжиковая шапка с полысевшими ушами, польская люстра с цветочками, ложка для обуви с лошадиной головой, на морде которой застыло навечно какое-то глупое лошадиное изумление…

— Скорая литературная, — выдохнул Антон Васильевич, придерживая дверь для Кирилла, немилосердно грохочущего сапогами по ступеням лестницы, — Где больной?

Женщина, обернувшаяся на скрип двери, мгновенно все поняла.

— В комнату, в комнату… — забормотала она, — На диване… Там лежит.

Понятливая, с удовольствием отметил Антон Васильевич, хоть и в возрасте. Ни причитаний, ни глупых вопросов, ни ругани. С такими проще всего. Не приходится тратить время. А времени, быть может, в его запасе оставалось не так уж много…

— Сюда, Кирюха! — не оборачиваясь, крикнул Антон Васильевич и, не снимая обуви, устремился вглубь квартиры, за узкой и сухой, прикрытой шалью, старушечьей спиной. Коридор был узким, маленький докторский чемоданчик, то и дело натыкаясь на стену, бил твердым углом по ноге, но сейчас Антон Васильевич не обращал на это внимания, как и на пачкающие прихожую серым апрельским снегом отпечатки собственных сапог.

— С обеда лег… — торопливо говорила старуха, семеня мелкой, но быстрой походкой, — Слишком поздно заметила… Меня Елизаветой Казимировной звать. Не углядела я за ним. Семьдесят лет, а как дитя малое. Говорила ему, не все сразу… Не спеши, погодь, но куда уж тут…

— В сознании? — резко и деловито спросил Антон Васильевич, — Сколько прочесть успел?

— Разве ж я знаю… Тома три, пожалуй.

Под сердцем у Антона Васильевича разлился противный мятный холодок. Не успеем, понял он. Никак не успеем. Не спасет тяжелый докторский чемоданчик, и набитый саквояж, который сейчас, пыхтя, тащит где-то позади Кирюха, тоже не спасет. Тут хоть цитатами из «Гамлета» напрямую лупи — поздно.

Больной был в маленькой комнате, примыкавшей к гостиной. Вполне еще крепкий мужчина с окладистой ухоженной бородой, он мог бы сойди и за шестидесятилетнего. Если бы не лежал, хрипя и бессмысленно поводя глазами, на софе, похожий на умирающего кита. Первое, что машинально отметил Антон Васильевич, входя в комнату, книжный шкаф. Взгляд придирчиво и быстро, как взгляд хирурга, пробежал по книжным корешкам. Довлатов, Стругацкие, Кристи, Стаут, Макдоналд, Джером, почему-то Зощенко… Хороший набор, качественный. Таким не отравишься, разве что если все вперемешку, да еще несколько дней подряд, да под хандру… Джеромом, например, отравиться совершенно невозможно, его даже многие как антиаллерген прописывают. Нет, старик не читал ни Стаута, ни Зощенко, понял он по наитию. Что-то другое. Что-то скверное. Храни Аполлон, чтоб не Паланик. В последнее время удивительно многие Палаником травятся, причем, что странно, именно из старшего поколения, у которых и понимание должно быть и иммунитет…

— Матрешка в перьях… — захихикал вдруг умирающий, лязгая зубами. Его бил мелкий озноб, на мощном лбу выступили капли мутного пота, — Жаба с кошельком! Метро до Африки!

Антон Васильевич подскочил к софе и проворно цапнул его за руку. Пульс дрожащий, нитевидный. Глаза норовят закатиться так, что видны одни лишь подрагивающие белки. Желудочные спазмы. Типичная картина отравления. Не сильного, с облегчением понял он, чувствуя, как размерзаются собственные внутренности. Серьезного, но не критического. Может, и прочитал три тома, только через страницу перескакивая, с пятого на десятое…

— Тормоза для блудного мужа, — выдохнул отравившийся, с трудом фокусируя на враче взгляд и вдруг доверительно добавил, — Белый конь на принце.

— Конечно-конечно, — фамильярно и вместе с тем строго, по-врачебному, сказал Антон Васильевич, — Непременно на принце… Ага… Ну конечно. Донцова. Типичная Донцова.

Елизавета Казимировна, замершая нерешительной тенью в дверном проеме, осторожно приблизилась, бесшумно ступая домашними тапочками по ковру.

— Донцова, Донцова, — торопливо пробормотала она, — Говорила я ему, брось, а он… Как ребенок, в самом деле, все в рот тянет. Разрешила ему немного после обеда, и вот смотрите, как оно…

— Я бы Донцову даже собаке читать не дал, — проворчал Антон Васильевич, — А вы, взрослый человек…

— Да я же не знала, что он столько за один раз возьмет!

— А надо бы. Надо бы знать!

— Что же с ним теперь? — Елизавета Казимировна всхлипнула, — В больницу, наверно? Реанимация?

Антон Васильевич махнул рукой — жест получился успокаивающим, мягким.

— Ни к чему. Состояние не такое и тяжелое. Сейчас мы ему пару страниц вкатаем, к завтрашнему утру и пройдет.

— Но как же… Три тома…

— Дантисты тоже плачут, — важно вставил больной, бессмысленно глядя то на Антона Васильевича, то на свою жену, которую явно не узнавал, — Привидение в кроссовках.

— Конечно в кроссовках… Это не страшно, что три тома. Вот если бы он три тома Андрея Круза за раз осилил, там да, даже мы не успели бы. Наглухо. А Донцова… Томики у нее хлипкие, шрифт большой… Один том разве что ребенка уложит. Так что легко отделался. Самолечение не проводили?

Елизавета Казимировна едва слышно всхлипнула.

— Чуть-чуть… «Денискины рассказы» ему читала. Немного, страниц пять.

— Это зря. Средство, конечно, безвредное, но и помочь особо не поможет. Надо было сразу бригаду вызывать, у нас все под рукой.

В комнату ворвался Кирюха, фельдшер «скорой литературной», большой, пахнущий мокрым ватником и поздним весенним снегом, пыхтящий, румяный, громкий. Не обращая внимания обстановку, тут же принялся сноровисто и резко открывать свой огромный саквояж, роняя на ковер потрепанные книги с невзрачными корешками.

— Отравление? — деловито осведомился он, не глядя на больного, — Легкая форма? Платонова обычную дозу закатаем? Страниц двадцать?

Антон Васильевич поморщился,