Смысл стеречь покойника?! Ну кто же знал!

— Полицию подключай, ФСБ, холера! Собак служебных! Служба безопасности смотрит куда?! — орал он.

Девчонка выбралась из холодильника, разгромила лабораторию и исчезла.

Алексей метнулся в лабораторное крыло. В боку кололо, сердце билось в горле. Похоже, сам он до бессмертия не доживет.

В хранилище все было разворочено, шкафы разбиты, стеклянное крошево перемешалось с порошками и растоптанными таблетками. Цветное толокно размокало в ручьях бегущей из кранов воды.

Алексей Юрьевич сел на пожарный ящик. Промокнул лоб.

— Это она, она лечилась. Ей нужны были материалы для восстановления. Но мозг… Шесть минут без кислорода — и изменения необратимы. Был случай до тринадцати часов без вреда для интеллекта, но… Имеем: бессмертный безумец.

Ученый откашлялся.

— Начальника службы безопасности ко мне. Образец надо поймать и обезвредить. Лучше всего отрубить голову.

— Как в «Горце»! — ахнула ассистентка.

— Ну, пока управляющий центр у нас в голове, и этого даже религии не отменили, — сухо огрызнулся он. — Только нас ждет не прибавка силы, а большие неприятности на задницу.

Верочка скривилась.

А Алексей вздрогнул, как наяву, услышав Настькино: «Я так люблю танцевать». И тупо кольнуло внутри чувство, называемое совестью.

Практиканты

По столу, стуча копытцами, бегал туда-сюда розовый слоник. Думаете, не бывает? Тумбо с романтичным именем Офелия О'Нимфа еще и багровел, и раздувался от возмущения, словно огромная зефирина. Ременная сбруйка, поддерживающая кожаные шортики с картинкой Биг-Бена на заду, подозрительно потрескивала. Переводчик-«кирпич» на пузе захлебывался, вместо внятной речи все чаще выдавая судорожные «буль-буль». А едкая слюна разлеталась, оставляя дымящиеся пятна на полировке стола. Казалось, еще мгновение, шортики лопнут, и дело закончится галактическим конфузом. Максик^[1] на всякий случай прикрыл глаза. Но обошлось. Одежки оказались эластичными, и бумца не случилось. Офелия уселся на хвост, сморщил хобот и хрустальным голосом толмача объявил:

— Мне стыдно за людей. Я полагало, человечество, породившее Вильяма нашего Шекспира, можно назвать цивилизованным. Я преодолело половину галактики, чтобы воочию… озаботиться его наследием. Инвестировать в театр «Глобус» в вашей провинции. Приобщить к величайшему искусству тех… — слоник наморщил хобот, — кому не нравится Лондон с его телефонными будками и туманами. И подумать только, они перенесли реплику «Глобуса» на целых двести пятьдесят метров от исторического фундамента! Вас, вот лично вас возмущает это вольное обращение со святыней?

Максик согласно кивнул. Альберт Мухин отрицательно покрутил головой. Тумбо раздраженно дернул ушами.

— Не имеет смысла говорить вам о высоком: о предназначении мецената, катарсисе и поэтике Аристотеля.

И заговорил. Не меньше четверти часа перечисляя способы скоростного выращивания деревьев для театральных стен, влагостойкие качества ланкастерского тростника для крыши. Описывая воспроизведение технологии гобеленного ткачества семнадцатого века, эталонные цветовые решения шекспировских пьес и проблемы клонирования театральной крысы. А под конец наизусть процитировал арендное обязательство актера и директора Бёрбеджа с поправками и дополнениями, вынудившее оного директора разобрать по бревнышку и перевезти свой «Театр» в Лондон, где тот и получил громкое название, хотя на деле был вовсе не круглым, а восемнадцатигранным…

Следователи тупо кивали, изо всех сил стараясь не утратить нити повествования.

«Подумаешь, — глухо бурчал Максик себе под нос, — я с выносной памятью тоже работать умею».

Следователи — звучит гордо. Особенно если это следователи по делам таинственным и необъяснимым, с бритвой Оккама охраняющие реальность от «лучей Лазаря» и летающих тарелок, скрупулезно отделяющие зерна от плевел по методу Сандрильоны. Но! Максим Лебединский и Альберт Мухин стояли в начале своей карьеры. Даже ступенькой ниже — у них была преддипломная практика. И почему многомудрый глава управления следственного комитета доверил зеленым практикантам дело галактического резонанса, оставалось только гадать. Может, эти двое ему категорически не нравились. А может, потому что солидные и надежные сотрудники сейчас находились в отпуске. Гадай — не гадай, а дело поручено, и точка.

— А почему он говорит о себе в среднем роде? — ошалевающий от избытка информации Бертик уцепился за простодушное и земное.

— У тумбо девять полов, непонятно, как переводить, — отшепнулся Максик.

Мухин икнул и вцепился в стул:

— И как они… договариваются о…

— По скайпу, видимо, — Лебединский пожал плечами.

— Эх, молодые земляне! Я подозревало, что пошлая проза для вас важнее шекспировского стиха! Совсем не зря великий отказался от актрис в пользу мальчиков! — выдал возмущенную реплику Офелия, раздуваясь и опадая. — Он избавил себя от множества проблем. Но… снисходя к прискорбному невежеству и достойной жалости дуали… в этом году я буду основой, могучим фундаментом, собирателем света для юной семьи, базовым черным.

Стол под слоником подозрительно затрещал.

— Позитивный цвет, — вклинился Максик, показывая напарнику кулак. — У Шекспира он обозначает постоянство?

О'Нимфа сделался серо-золотистым — признак снисходительной благосклонности — и предложил практикантам следовать за собой.

Марш-броском они миновали туристическую зону, где голограммы в коротких повторяющихся циклах представляли сценки английской жизни семнадцатого века или поставленных в «Глобусе» пьес. Офелия, как огромный шмель или Карлсон, живущий на крыше, жужжал впереди.

Максику с трудом удалось увести Мухина от Гамлета, с энергией экскаватора выбрасывающего виртуальную землю из виртуальной могилы. Бертика интересовало, с какой периодичностью на отвале возникает череп бедного Йорика.

— А сейчас мы с вами вступаем в храм! — пафосно объявил тумбо, отпирая квадратные зеленые ворота. Но не вступил, а влетел. Следователи синхронно шагнули следом.

Коренастый Бертик: широкий торс, короткие ноги, бритая голова, — и Максик: исхудавшая цапля в белом льняном костюме, — походили друг на друга, как отражения в кривых зеркалах. Но замерли, задрав головы, и восхищенно выдохнули одинаково. По обе стороны от них подковы трехъярусных деревянных галерей сходились к двухэтажной сцене, подпертой круглыми столбами с капителями и укрытой тростниковым навесом. Перед ними лежало круглое ристалище — на таком мог бы проводить домашние рыцарские турниры некрупный