Куда прешься, куда ты смотришь? Ты что, слепой, в ногах у всех путаешься?! (Замахивается плетью на Маткину Душку.)
М а т к и н а Д у ш к а. Не слепой, но вижу плохо — очки потерялись.
А в р а м ч о. Кувырнулось!
И л и й к о. Вверх пошло!
А в р а м Ч е л н о к. Летит!
И г о. Кувырнулось!
У ч и т е л ь К и р о. Вверх пошло!
А в р а м У к р о т и т е л ь. Летит, летит!
Унтер поворачивается к группе, занятой перышком. Люди столпились на одном краю сцены, половина из них взмахивает то одной, то другой рукой — то ли имитируя полет, то ли вспоминая, как они летели.
У н т е р. Замри-и! (Взмахивает плетью, хлещет мужиков по ногам.)
Некоторые, обожженные ударом, поднимают то одну ногу, то другую.
Кто тут еще хочет летать? Кто хочет догнать аэростат? Ты?! Ты?! Ты?!
Унтер взмахивает плетью и бьет тех, на кого показывает. Яростно пинает их сапогом. Еще раз. Еще раз.
Кто, я спрашиваю?! Все готово?! Караулы снять! Винтовки на пле-ечо!.. Шагом марш!
Выстроившиеся полицейские маршируют, двигаясь по диагонали в глубину сцены. На фланге шагает унтер. По другой диагонали, вытянув вперед руки, словно ощупывая воздух, идет, спотыкаясь, Маткина Душка.
М а т к и н а Д у ш к а. Остановитесь, господин унтер!.. Стойте! Как вы смеете траву сапогами топтать? Погодите! Стойте!
Цепь полицейских толкает его, сбивает с ног, переступает через него. Маткина Душка ползет вслед за ними на четвереньках, останавливается и, стоя на коленях, смотрит вслед удаляющимся полицейским.
Разве можно так топать, разве можно здесь в сапогах, вы что, не слышите? Боже, травку-живику повытоптали! Она здесь! (Встает, топчется по сцене, пытаясь сориентироваться, ощупывает все вокруг.) Я чую ее запах, а вы, вы что, ничего не чувствуете?! У ч и т е л ь К и р о. Что случилось, Маткина Душка? М а т к и н а Д у ш к а. Учитель Киро, ты здесь? И г о. Мы все здесь, Маткина Душка! А в р а м У к р о т и т е л ь. Только Пацана моего нет! М а т к и н а Д у ш к а. Стойте все на месте! Где-то здесь на травку-живику наступили!
Группа стоит спиной к нам, лицом к Маткиной Душке. К нам лицом обращены только Маткина Душка и Петушок. Пауза. Мы слышим удаляющийся топот полицейских, конское ржание. Петушок высоко подпрыгивает, приставляет руки ко рту и кричит.
П е т у ш о к. Господин унтер! Господин унтер! Я вспомнил! Господин унтер! Петухом меня кличут!
Эхо подхватывает: «Петухом меня кличут!»
У ч и т е л ь К и р о. Все кончилось, ребята! Из этого аэростата рубаху для Балканских гор можно было сшить, чтоб они издали голубели. Ветреное место нам досталось, ребята, то вихрь нас в небо занесет, то безветрие томит, то тихий вечерний ветерок задует, прошелестит что-то тайное нам на ухо!.. Слышите?.. Шу-шу-шу! Все мы потеряли, но шепот этот остался. Словно сами Балканы нам что-то шепчут! Шу-шу! Да, прямо в уши шепчут!.. Г р у п п а у ч и т е л я К и р о (хором, шепотом). Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!.. (Прислушивается.) Шу-шу-шу!
Эхо подхватывает и несколько раз повторяет: «Шу-шу-шу!»
П е т р и П а в е л. Будет вам шептаться!
Среди шепота эха слышны металлические звуки, словно что-то катится, подпрыгивая, по каменному склону. Братья прислушиваются. Звук усиливается.
П е т р. Обруч! (Хватается за один край бочки.) П а в е л. Наш обруч! (Хватается за другой край бочки.) П е т р и П а в е л. Обруч!.. Обруч от нашей бочки!.. Об-ру-у-уч! (Держась за бочку, бегут по сцене, чтобы догнать и поймать железный обруч.) М а т к и н а Д у ш к а. Травку-живику потоптали. Самую редкую, самую лучшую травку, она всякие раны исцеляет — и душевные, и телесные. Не чуете, как ветерок вечерний живики за́пах нам принес? Едва-едва повеяло живикой, ведь травка та стыдливей, чем фиалка, не каждому дано ее найти. Живика притаилась в лесной глуши и дышит нежно, едва-едва… и ты ступаешь тихо, легко, едва-едва, походишь, и стоишь, и ждешь, послышится ли снова живики вздох, стоишь в траве росистой по колено и ждешь… Нет, нет ее, почудилось тебе… Зато в траве ты видишь след ноги босой — прошла здесь самодива, по следу ее ползет букашка… Так постоишь, вздохнешь да и пойдешь маткину душку рвать, в мешок складывать. Такая уж у травника судьба, такая доля — всю жизнь искать травку-живику и всю жизнь собирать простую маткину душку!
Так как травник плохо видит своих собеседников, он говорит, поворачиваясь в разные стороны, чаще всего к публике. За это время Илийко, Аврамчо и Матей Пустяк размотали бечевку, привязали ее к змею, и, когда Маткина Душка кончает свой монолог, они идут в глубину сцены.
И л и й к о. Отпусти еще! А в р а м ч о. Поднимай! М а т е й П у с т я к. Держи крепче! И л и й к о. Против ветра, против ветра держи!
Все трое держат бечевку, змей колышется, медленно поднимается, трое наших героев бегут за ним, держась за бечевку. Постепенно начинает звучать мелодия аэростата, она звучит бодро, становясь все интенсивнее. Молодые парии бегут все быстрее, змей поднимается все выше, наши герои словно добираются до какого-то хребта и исчезают за ним. Только змей реет высоко вверху.
У ч и т е л ь К и р о. А молодые снова полетели!.. Задул вечерний ветер, они и полетели!..
Учитель Киро машет змею, один за другим все остальные тоже начинают ему махать, только Маткина Душка бредет спотыкаясь по сцене. Так он и будет бродить по сцене до конца. Слышна сирена ангела-регулировщика и его голос — и звук сирены, и голос принесены горным эхом: «Попрошу ангелов не пересекать! Внимание! Движение только по правой стороне неба…» Звук сирены нарастает, предупреждающий голос заполняет всю сцену, словно обрушивается на нее: «Попрошу не пересекать!.. Движение только по нижней половине неба! Внимание! Спасибо!» Вой сирены становится неистовым, смеркается, в воздухе медленно кружится светлое перышко. Люди, стоя к нам спиной, смотрят на него. Оно трепещет в воздухе, но не падает. Один лишь Маткина Душка продолжает бродить по сцене как слепой. Свет гаснет, только перышко светится в воздухе. Звучит торжественная музыка.
Занавес.
Унтер поворачивается к группе, занятой перышком. Люди столпились на одном краю сцены, половина из них взмахивает то одной, то другой рукой — то ли имитируя полет, то ли вспоминая, как они летели.
У н т е р. Замри-и! (Взмахивает плетью, хлещет мужиков по ногам.)
Некоторые, обожженные ударом, поднимают то одну ногу, то другую.
Кто тут еще хочет летать? Кто хочет догнать аэростат? Ты?! Ты?! Ты?!
Унтер взмахивает плетью и бьет тех, на кого показывает. Яростно пинает их сапогом. Еще раз. Еще раз.
Кто, я спрашиваю?! Все готово?! Караулы снять! Винтовки на пле-ечо!.. Шагом марш!
Выстроившиеся полицейские маршируют, двигаясь по диагонали в глубину сцены. На фланге шагает унтер. По другой диагонали, вытянув вперед руки, словно ощупывая воздух, идет, спотыкаясь, Маткина Душка.
М а т к и н а Д у ш к а. Остановитесь, господин унтер!.. Стойте! Как вы смеете траву сапогами топтать? Погодите! Стойте!
Цепь полицейских толкает его, сбивает с ног, переступает через него. Маткина Душка ползет вслед за ними на четвереньках, останавливается и, стоя на коленях, смотрит вслед удаляющимся полицейским.
Разве можно так топать, разве можно здесь в сапогах, вы что, не слышите? Боже, травку-живику повытоптали! Она здесь! (Встает, топчется по сцене, пытаясь сориентироваться, ощупывает все вокруг.) Я чую ее запах, а вы, вы что, ничего не чувствуете?! У ч и т е л ь К и р о. Что случилось, Маткина Душка? М а т к и н а Д у ш к а. Учитель Киро, ты здесь? И г о. Мы все здесь, Маткина Душка! А в р а м У к р о т и т е л ь. Только Пацана моего нет! М а т к и н а Д у ш к а. Стойте все на месте! Где-то здесь на травку-живику наступили!
Группа стоит спиной к нам, лицом к Маткиной Душке. К нам лицом обращены только Маткина Душка и Петушок. Пауза. Мы слышим удаляющийся топот полицейских, конское ржание. Петушок высоко подпрыгивает, приставляет руки ко рту и кричит.
П е т у ш о к. Господин унтер! Господин унтер! Я вспомнил! Господин унтер! Петухом меня кличут!
Эхо подхватывает: «Петухом меня кличут!»
У ч и т е л ь К и р о. Все кончилось, ребята! Из этого аэростата рубаху для Балканских гор можно было сшить, чтоб они издали голубели. Ветреное место нам досталось, ребята, то вихрь нас в небо занесет, то безветрие томит, то тихий вечерний ветерок задует, прошелестит что-то тайное нам на ухо!.. Слышите?.. Шу-шу-шу! Все мы потеряли, но шепот этот остался. Словно сами Балканы нам что-то шепчут! Шу-шу! Да, прямо в уши шепчут!.. Г р у п п а у ч и т е л я К и р о (хором, шепотом). Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!.. (Прислушивается.) Шу-шу-шу!
Эхо подхватывает и несколько раз повторяет: «Шу-шу-шу!»
П е т р и П а в е л. Будет вам шептаться!
Среди шепота эха слышны металлические звуки, словно что-то катится, подпрыгивая, по каменному склону. Братья прислушиваются. Звук усиливается.
П е т р. Обруч! (Хватается за один край бочки.) П а в е л. Наш обруч! (Хватается за другой край бочки.) П е т р и П а в е л. Обруч!.. Обруч от нашей бочки!.. Об-ру-у-уч! (Держась за бочку, бегут по сцене, чтобы догнать и поймать железный обруч.) М а т к и н а Д у ш к а. Травку-живику потоптали. Самую редкую, самую лучшую травку, она всякие раны исцеляет — и душевные, и телесные. Не чуете, как ветерок вечерний живики за́пах нам принес? Едва-едва повеяло живикой, ведь травка та стыдливей, чем фиалка, не каждому дано ее найти. Живика притаилась в лесной глуши и дышит нежно, едва-едва… и ты ступаешь тихо, легко, едва-едва, походишь, и стоишь, и ждешь, послышится ли снова живики вздох, стоишь в траве росистой по колено и ждешь… Нет, нет ее, почудилось тебе… Зато в траве ты видишь след ноги босой — прошла здесь самодива, по следу ее ползет букашка… Так постоишь, вздохнешь да и пойдешь маткину душку рвать, в мешок складывать. Такая уж у травника судьба, такая доля — всю жизнь искать травку-живику и всю жизнь собирать простую маткину душку!
Так как травник плохо видит своих собеседников, он говорит, поворачиваясь в разные стороны, чаще всего к публике. За это время Илийко, Аврамчо и Матей Пустяк размотали бечевку, привязали ее к змею, и, когда Маткина Душка кончает свой монолог, они идут в глубину сцены.
И л и й к о. Отпусти еще! А в р а м ч о. Поднимай! М а т е й П у с т я к. Держи крепче! И л и й к о. Против ветра, против ветра держи!
Все трое держат бечевку, змей колышется, медленно поднимается, трое наших героев бегут за ним, держась за бечевку. Постепенно начинает звучать мелодия аэростата, она звучит бодро, становясь все интенсивнее. Молодые парии бегут все быстрее, змей поднимается все выше, наши герои словно добираются до какого-то хребта и исчезают за ним. Только змей реет высоко вверху.
У ч и т е л ь К и р о. А молодые снова полетели!.. Задул вечерний ветер, они и полетели!..
Учитель Киро машет змею, один за другим все остальные тоже начинают ему махать, только Маткина Душка бредет спотыкаясь по сцене. Так он и будет бродить по сцене до конца. Слышна сирена ангела-регулировщика и его голос — и звук сирены, и голос принесены горным эхом: «Попрошу ангелов не пересекать! Внимание! Движение только по правой стороне неба…» Звук сирены нарастает, предупреждающий голос заполняет всю сцену, словно обрушивается на нее: «Попрошу не пересекать!.. Движение только по нижней половине неба! Внимание! Спасибо!» Вой сирены становится неистовым, смеркается, в воздухе медленно кружится светлое перышко. Люди, стоя к нам спиной, смотрят на него. Оно трепещет в воздухе, но не падает. Один лишь Маткина Душка продолжает бродить по сцене как слепой. Свет гаснет, только перышко светится в воздухе. Звучит торжественная музыка.
Занавес.