весь мир, навечно поставили на нем позорное клеймо… Теперь же, по прошествии нескольких недель, когда обида чуть поостыла, он, как ни странно, мог понять Франка. Разве сам он не точно так же действовал еще каких-нибудь пару лет назад? Только трагическая судьба Кюнау заставила его взглянуть на многое совсем другими глазами…
Он сделал глубокую затяжку. Огонек сигареты разгорелся, жарко заалел у его губ. И в это мгновение до него вдруг дошло, что же случилось с небом над Айзенштадтом.
Сзади послышались шаги. Он обернулся — в глаза ему ударил яркий луч света. По саду шла Ульрика, освещая себе дорогу карманным фонарем.
— Эй ты, гулена, домой не пора? Юлия уже искупалась, и если ты хочешь сказать ей «спокойной ночи», то поторопись. И ужин ждет на столе.
— Да-да, иду…
Она прильнула к нему. Он обнял ее и показал свободной рукой в ту сторону, где лежал Айзенштадт.
— Посмотри туда. Ты ничего не замечаешь? А я уж час гляжу и все никак не могу понять, отчего это небо над комбинатом такое пустое… В нем нет больше красного зарева. Факелы потухли! Значит, скоро и печи загаснут совсем…
Ульрика и Ахим устроились на ночь в спальне, на одной кровати, дочку положили между собой. Спальня осталась такой же, как при жизни отца. Мать постелила себе в гостиной на кушетке. Спал Ахим беспокойно, всю ночь ему снились кошмары, в чем, впрочем, могла быть повинна тяжелая деревенская перина. Утром он проснулся совершенно разбитым, точнее, не проснулся, а был разбужен. Где-то совсем неподалеку, не то во дворе у Функе, не то в их собственном сарае, истошно кукарекал петух и вдобавок к этому оглушительно тарахтел мотоцикл, так что Ахим даже разозлился: черт бы побрал этого любителя техники! С утра пораньше свою таратайку мучает… Однако минуту спустя он услышал на улице шаги. Скрипнула калитка, как и во всех домах поселка, не запиравшаяся на ночь. Взглянув в окно, Ахим увидел, что на дворе белым-бело — бушевала пурга, поднимая в воздух мириады мельчайших снежинок. Он услыхал голос Хёльсфарта — настолько неожиданный, что поначалу решил, что обознался. — Эй вы, сони, хватит спать! Уже утро! Здравствуйте, мамаша! Это я, Эрих! Не признали? Ханна что-то ему ответила. Судя по тому, что ее голос донесся не из дома, а со двора, она была уже на ногах. Так оно и оказалось — она успела затопить печку и теперь давала курам корм. Ахим вскочил, торопливо оделся и вышел на кухню. В тот же самый момент в дом вошел Хёльсфарт — в кожаной куртке и мотоциклетном шлеме, весь в снегу. Вот, оказывается, откуда был треск мотора! Они поздоровались, но в следующую секунду замолчали. Что-то неловкое, гнетущее повисло между ними. Ахим предложил другу сигарету… В это время вернулась Ханна, сказала Эриху: — Ты, должно быть, промерз до костей на таком ветру. Обожди, я сварю тебе кофе… — Она открыла печную заслонку, подбросила угля и пошуровала кочергой. — А разве не приехала к вам фрау Борски, твоя теща? — Да, — ответил Эрих, — вчера вечером. От нее-то я и узнал, что Ахим здесь. Эрих снял шлем, обнажив свою рыжую шевелюру. — Вот, стало быть, ты какой, — произнес он, когда они прошли в гостиную. — Не думал я, брат, что у тебя нервишки такие слабые. Это на тебя что, писанина Люттера так подействовала? Конечно, я понимаю твое состояние, и все равно это не причина так вот драпать… Ахим, настроенный все еще недоверчиво и враждебно, ответил: — Я в твоей участливости не нуждаюсь. Или ты, может, прибыл сюда в такую рань, чтобы передать мне привет от товарищей по партии? — Дурак ты! Думаешь, тебе очень к лицу эта маска циника? Я приехал потому, что попросту не выдержал. Я бы все равно тебя разыскал, хотя, по правде говоря, сейчас мне из дому отлучаться нельзя: Халька уже в роддом собирается. Но она тоже сказала, чтобы я вначале к тебе съездил. Из спальни вышла Ульрика — в халате, еще заспанная, наспех причесанная. Несмотря на ее сонный, почти безучастный вид, Ахим сразу воспрянул, точно почувствовав в ней поддержку. Она зевнула и, теплая, только что с постели, опустилась возле него на диван. — Ахим, ведь ты коммунист! — продолжал наседать на него Эрих. — Ты меня слышишь? Да что ты все на жену пялишься, будто вчера только женился! Возьми себя в руки, не раскисай! Ты обязан дать этому Люттеру отпор. Будь мужчиной, борцом. И знай, что я на твоей стороне. И Ульрика тоже. А раз так, то нас уже трое. Вот чтоб сказать тебе это, я и приехал! — Дело говорит, — сказала Ханна, внося в комнату поднос с кофейником и чашками. — Ахим, сынок, уж тебе-то не занимать гордости! Ты, главное, не дрейфь… Эрих посидел еще немного, дождался, когда проснется Юлия, покачал ее на коленях, а потом сказал, что ему пора. Ахим проводил его до калитки и глядел вслед, пока тот не растворился со своим мотоциклом в снежной пелене. Да, подумал он, ты меня поддержал в трудную минуту, Эрих. Завтра я тоже отправлюсь в Айзенштадт и попробую найти работу. Завтрашний день должен стать из дня поражения днем победы. И никто меня в этом не разуверит. Пусть это знают все. Ибо уже завтра мир будет не таким, как сегодня.
Перевод Л. ЮРЬЕВА.
Ульрика и Ахим устроились на ночь в спальне, на одной кровати, дочку положили между собой. Спальня осталась такой же, как при жизни отца. Мать постелила себе в гостиной на кушетке. Спал Ахим беспокойно, всю ночь ему снились кошмары, в чем, впрочем, могла быть повинна тяжелая деревенская перина. Утром он проснулся совершенно разбитым, точнее, не проснулся, а был разбужен. Где-то совсем неподалеку, не то во дворе у Функе, не то в их собственном сарае, истошно кукарекал петух и вдобавок к этому оглушительно тарахтел мотоцикл, так что Ахим даже разозлился: черт бы побрал этого любителя техники! С утра пораньше свою таратайку мучает… Однако минуту спустя он услышал на улице шаги. Скрипнула калитка, как и во всех домах поселка, не запиравшаяся на ночь. Взглянув в окно, Ахим увидел, что на дворе белым-бело — бушевала пурга, поднимая в воздух мириады мельчайших снежинок. Он услыхал голос Хёльсфарта — настолько неожиданный, что поначалу решил, что обознался. — Эй вы, сони, хватит спать! Уже утро! Здравствуйте, мамаша! Это я, Эрих! Не признали? Ханна что-то ему ответила. Судя по тому, что ее голос донесся не из дома, а со двора, она была уже на ногах. Так оно и оказалось — она успела затопить печку и теперь давала курам корм. Ахим вскочил, торопливо оделся и вышел на кухню. В тот же самый момент в дом вошел Хёльсфарт — в кожаной куртке и мотоциклетном шлеме, весь в снегу. Вот, оказывается, откуда был треск мотора! Они поздоровались, но в следующую секунду замолчали. Что-то неловкое, гнетущее повисло между ними. Ахим предложил другу сигарету… В это время вернулась Ханна, сказала Эриху: — Ты, должно быть, промерз до костей на таком ветру. Обожди, я сварю тебе кофе… — Она открыла печную заслонку, подбросила угля и пошуровала кочергой. — А разве не приехала к вам фрау Борски, твоя теща? — Да, — ответил Эрих, — вчера вечером. От нее-то я и узнал, что Ахим здесь. Эрих снял шлем, обнажив свою рыжую шевелюру. — Вот, стало быть, ты какой, — произнес он, когда они прошли в гостиную. — Не думал я, брат, что у тебя нервишки такие слабые. Это на тебя что, писанина Люттера так подействовала? Конечно, я понимаю твое состояние, и все равно это не причина так вот драпать… Ахим, настроенный все еще недоверчиво и враждебно, ответил: — Я в твоей участливости не нуждаюсь. Или ты, может, прибыл сюда в такую рань, чтобы передать мне привет от товарищей по партии? — Дурак ты! Думаешь, тебе очень к лицу эта маска циника? Я приехал потому, что попросту не выдержал. Я бы все равно тебя разыскал, хотя, по правде говоря, сейчас мне из дому отлучаться нельзя: Халька уже в роддом собирается. Но она тоже сказала, чтобы я вначале к тебе съездил. Из спальни вышла Ульрика — в халате, еще заспанная, наспех причесанная. Несмотря на ее сонный, почти безучастный вид, Ахим сразу воспрянул, точно почувствовав в ней поддержку. Она зевнула и, теплая, только что с постели, опустилась возле него на диван. — Ахим, ведь ты коммунист! — продолжал наседать на него Эрих. — Ты меня слышишь? Да что ты все на жену пялишься, будто вчера только женился! Возьми себя в руки, не раскисай! Ты обязан дать этому Люттеру отпор. Будь мужчиной, борцом. И знай, что я на твоей стороне. И Ульрика тоже. А раз так, то нас уже трое. Вот чтоб сказать тебе это, я и приехал! — Дело говорит, — сказала Ханна, внося в комнату поднос с кофейником и чашками. — Ахим, сынок, уж тебе-то не занимать гордости! Ты, главное, не дрейфь… Эрих посидел еще немного, дождался, когда проснется Юлия, покачал ее на коленях, а потом сказал, что ему пора. Ахим проводил его до калитки и глядел вслед, пока тот не растворился со своим мотоциклом в снежной пелене. Да, подумал он, ты меня поддержал в трудную минуту, Эрих. Завтра я тоже отправлюсь в Айзенштадт и попробую найти работу. Завтрашний день должен стать из дня поражения днем победы. И никто меня в этом не разуверит. Пусть это знают все. Ибо уже завтра мир будет не таким, как сегодня.
Перевод Л. ЮРЬЕВА.