Полина Гриневич Цветы на ее ладонях

Уршула любила огоньки с детства. Огонь завораживал и манил её своей особенной, необыкновенной жизнью. Огоньки могли согреть, могли обжечь, могли разбежаться по опилкам и бумажкам во дворе, могли красиво танцевать в печке на дровах или в камине в корчме, куда она ходила с отцом. Огонь мог быть разным: робким, прячущимся среди черных угольков, слабым, пытающимся прорасти среди сырых веток, и огромным, грозным, как в детском лагере на последнем вечере перед расставанием. Огонь был живым и близким, даже в самом раннем детстве, когда она пыталась стащить любой коробок спичек, который оказывался в пределах досягаемости для маленькой девочки. Заметив такой интерес дочери к огню, отец стал убирать подальше зажигалки, спички и даже пытался не разрешать ей смотреть на огонь в печи. Но это было глупо, ведь она все равно чувствовала его силу там, внутри. Чувствовала, как он мечется и пытается освободиться, найти выход, расправить свои крылья-языки, дотянуться до всего, что привлекало его.

Потом печку убрали и провели центральное отопление. Отец бросил курить, и в доме уже не было спичек. В корчме сменился владелец и переоборудовал помещение в новом стиле, без старинных изысков. Огонь отступил, почти исчез из воспоминаний, но его тепло сохранилось, и каждый раз, когда кто-нибудь просто произносил слово "огонь’, пламя словно вспыхивало рядом, как будто в полголоса напоминая: я здесь, только позови.

На память об огне у нее осталась любовь к ярким цветам в одежде, яркой косметике и отчаянная страстность в отношениях, которая даже отпугивала парней, один из которых как-то сказал, что боится просто сгореть в ее объятьях.

Потом верфь, где работал отец, закрыли окончательно. Некоторые рабочие — приятели отца — уехали, другие нашли себе другую работу. А отец запил. Время от времени он находил себе работу, но ненадолго.

Именно в это время она в первый раз вырастила цветок.

Выезд к тетке на Мазуры, даже просто в уик-энд даже осенью, Уршула могла считать событием. Она стремилась покинуть родной дом и планировала поступать не в гданьскую политехнику, а в Университет Казимира Великого в Быдгощи. С деньгами все равно были проблемы, а она хотела вырваться из этой атмосферы вечной неудачи и безнадежности.

В тот вечер отец решил устроить гриль на свежем воздухе. В общем-то, все было здорово, смешно и весело: дети пани Гражины веселились и бегали вокруг огня, она сидела у воды и просто думала, а отец запивал колбаски своим "Специалем". Потом Гражина увела детей, а он сел на свой старенький велосипед и, распевая что-то про Малгоську, рванул в деревню за добавкой.

Стало достаточно зябко, и Уршула решилась подойти к огню. Она испытывала странное чувство: казалось, затухающие угольки взывали к ней, просили помочь, обещая нечто необыкновенное. Она подкинула в пищу огню парочку оставшихся поленьев и протянула к пламени озябшие ладони. Но почти погасшие угольки не давали тепла, и костер не желал разгораться. "Ах, какой же ты слабак, как тот Анджей, который сбежал, жалуясь на красные пятна у себя на груди. Красные пятна, которые появились от того, что он не знал меры и слишком много загорал на заливе вместе с ней. Да, именно поэтому”. Ей стало интересно, а что бы стало, если бы она не сдерживалась, и тогда, и сейчас, и дала волю чувствам, обняла его изо всех сил руками и ногами и выпустила, выпустила все эмоции наружу.

Огонёк в костре — до этого совсем неразличимый — словно услышал ее мысли и, протиснувшись между двух толстых поленьев, стрельнув снопом искр, потянулся к ее рукам. "А, дружочек, наконец осмелел. Она заворожено смотрела, как язык пламени поднялся, взвился в подступающей темноте и почти… почти прикоснулся к ее раскрытым ладоням. Ей страшно захотелось остановить, сохранить это немое общение с пламенем, и один маленький клочок-огонек оторвался и необъяснимым образом повис над ладонями. Она удержала его, сама, не зная, как, внутренним усилием и с удивлением увидела, как по рукам, по жилам словно побежали красные струйки огня. Эти струйки протянулись к зависшему огоньку, соединились, и он вдруг набух, расцвел и распустился сказочным цветком. Цветок повис в воздухе, словно питаясь от огненных корней, выступающих из рук Уршулы, и распустил пламенный бутон в обрамлении огненных листьев. Свет от цветка был ярким, и в опустившемся сумраке он сиял словно необыкновенный сказочный факел.

— Матерь Божья! Ведьма!

За спиной у Уршулы раздался испуганный голос Гражины.

— Как бабка Ядвига!

Цветок рассыпался тысячей искр. Девушка вскочила на ноги. А тётка, истово крестясь, начала отступать, пятясь к дому.

— Не подходи! Не трогай! Деток пожалей!

Уршула не понимала, что происходит. А Гражина бросилась к дому и через несколько секунд захлопнула дверь перед носом племянницы. Отец вернулся через час, но и ему сестра отказалась открывать дверь. Пришлось ночевать в сарае — на сене рядом с курями.

На следующее утро поехали домой. Отец не сказал ни слова, а она не спрашивала, хотя очень хотелось.

Осенью Уршула уехала учиться, так и не получив ответа, кто такая бабка Ядвига, и что это было. Да и не у кого было получать ответ. Отец либо отсутствовал, либо сидел с пивом у телевизора и молчал.

Студенческая жизнь захватила Уршулу. Времени не хватало ни на что. Ни на что не хватало и денег. Она нашла подработку и сразу после занятий бежала на работу в бар, где работала официанткой. Бар напоминал ей корчму, где она неоднократно бывала с отцом. Старинная обстановка с деревянным лавками, стилизованными гусарскими доспехами на входе и старинным камином с комплектом железных щипцов и кочергой с фигурной ручкой.

Но девушку привлекала не красота узорчатой решетки, а то, что она снова была рядом с живым огнем. И однажды, когда посетители покинули заведение пораньше, она решила попробовать.

Огонь в камине практически погас. Лишь несколько угольков светили тусклым светом в темной пасти печи. На кухне гремели посудой, и она боялась, как бы кто-нибудь не застал ее за этим необыкновенным занятием. Но желание, внутреннее желание было непреодолимым.

Уршула попыталась вспомнить, что происходило с ней в прошлый раз, и протянула руки к теплу, исходящему из камина. Она вдруг почувствовала, как ее руки задрожали, и в ритм этой дрожи огонь забился, завибрировал в черноте среди обгоревших поленьев. Уршула уже сама не понимала, откуда у нее появилось это знание, как будто она всегда умела и делала это не раз. Из темноты появился слабенький бледно-голубой язычок пламени. Он колебался, как травинка на ветру, но рос. Крепчал и распускался. А