желтыми прутьями по ступенькам‚ скамеечки на этажах для отдыха, узорчатость закругленных перил: знал хозяин, за что деньги брал.

Дворник в белом фартуке кланялся жильцам, по праздникам получая вознаграждение, но после великих перемен постояльцы исчезли. То ли сгинули без возврата, то ли затаились до подходящего момента, которого не дождаться.

Грядущее пробивалось с боями, навязывая свое. «Кто создал вечный капитал‚ но труд чужой совсем не крал?» (Отгадка: Карл Маркс.) «Кто гений великий двадцатого века? Кто вместо раба сотворил человека?» (Отгадка: Владимир Ленин.)

Девятую квартиру перестроили, уплотнив до предела.

Народу намешали – грибами в лукошке.

В коридоре громоздились шкафы‚ которым не нашлось места в комнатах, на шкафах санки‚ лыжи‚ велосипеды до потолка. В ванной провисали по стенам тазы с корытами. В туалете заплаканный бачок с подтеками, откуда с рёвом извергалась вода, нетерпеливые очереди по утрам.

На примусах грели воду, ставили ванночку на табуретки, купали в них ребятишек, завертывали в полотенца и уносили по комнатам. Подрастая, они забегали на кухню, в колготное многолюдье, где соседки обмакивали гусиное перо в блюдечко с растительным маслом, обмазывали сковородку, черпали половником тесто – каждому доставался блин, пышный, пупырчатый, пахучий.

Из кухни был выход на черную лестницу‚ по которой сносили ведро с мусором. Внизу двор-колодец‚ глазастый от окон‚ помойка с продувной подворотней, парни-громилы в неизбывной силе‚ которых ожидало славное уголовное поприще. Недаром черный ход запирали на цепочку да на крюк‚ а на парадном хилый замок‚ копейкой отмыкали без труда.

Долгие годы тревожили воспоминания о той квартире, приметы коммунального бытия, немота истлевших обитателей, что жили и умирали в роскоши неведения, не догадываясь о скудости своего существования. Когда решился написать о них – с симпатией, возвышающей жалостью, всполошились, должно быть, ушедшие, доверились тому, кто катался по коридору на трехколесном велосипеде: «Шелопут, конечно, проказник, но упомянет, этот упомянет…», затеснились, затолкались, лишь бы успел рассказать о них, и о них, в отведенном каждому времени и пространстве.

Вокруг удивлялись, глаза округляли: откуда у выкормыша неприметных родителей такие судьбы, характеры, откровения, – это они нашептывали, ушедшие без звука-отклика, они торопили и уточняли, выправляя ошибки…

Первые шаги по земле, самые первые…

…на бульваре, нескончаемом для младенца.

Два ряда деревьев‚ газончики по сторонам, липовый цвет на аллее, песочница с позабытым совочком, обезумевшая от обилия сачков бабочка, неподступная служительница с метлой.

На углу бульвара приманивала кондитерская в полуподвале: тянучки, «раковые шейки», соевые батончики, бипланы с танкетками на фантиках‚ грозная кавалерия на марше. Стоял киоск «Пиво-воды», возле которого томились страждущие. Зазывала торговка в белом халате, с нехитрым приспособлением в руках, куда укладывала вафлю, на нее мороженое из бидона, обложенного льдом, поверху вторую вафлю, придавливала шпеньком – на тебе, лижи на здоровье.

Книжки-малышки в магазине, парашютная вышка на Тверском бульваре, в кинотеатре напротив «Закройщик из Торжка»…

Самое главное – чуть не забыл.

В мой мир входило окно.

Окно на Никитский бульвар‚ вид на город, достойный запоминания, который проступал перед глазами, и лип цветение‚ влюбленных шепоток‚ крыши, крыши и крыши до самого почти Кремля, откуда наплывали призраки мечтаний. Повзрослев‚ мог выделить ту‚ особую‚ под которой запрятался Театр революции, бывший «Парадиз»‚ бывший «Интернациональный» архитектора Ф. Шехтеля.

А напротив, через бульвар – главный дом моего детства с плешивыми подтеками по стенам‚ «Охраняется государством»; прелестный в своей запущенности особняк Луниных с флигелем и хозяйственными службами‚ который перестроил Д. Жилярди после великого московского пожара. Сотни раз засматривался на него через окно‚ сотни сотен раз: восемь колонн на доме‚ шесть на флигеле – можно не проверять.

Для меня весна – это Никитский бульвар‚ дом Луниных‚ крылечко под его балконом‚ просыхающий с зимы асфальт.

Прыгалки.

Классики.

Мамы с колясками на приступочке.

Ленивое блаженство.

Ожидание добра‚ тепла‚ света после долгих холодов.

А первого мая‚ с раннего утра – промытые стекла‚ проклюнувшиеся клейкие листочки‚ трепетание кумача на ветру‚ шарики на резиночках, писклявые «уди-уди», музыка – не усидеть: «Кипучая‚ могучая‚ никем непобедимая...»

Как вчера это было.

Как позавчера.

После войны бродил по бульвару тихий дебил Гена, кучерявый и узколобый‚ роста великаньего.

Подходил‚ пальцем в грудь тыкал, с трудом проворачивал набухший язык.

– Ты‚ – говорил‚ – сумасшедший‚ шедший‚ шедший‚ шедший…

Зимой снег сгребал с дворниками, штаны драные‚ ватник затертый‚ ботинки битые; летом в салочки играл с мелюзгой под перезвон велосипедов. Мчался по аллее великан, воплем захлебывался рот: сандалии на босу ногу, штаны с голубыми бретельками, – сам, говорят, бретельки пришивал, очень нравились ему бретельки‚ тельки‚ тельки‚ тельки...

Шагала по бульвару носатая баба-яга в бородавочных кустиках: платье наизнанку‚ чулок спущен донизу, запах не упрятать под одеждой – выгуливала мордатого кота в набрюшнике. Дергала за бечевку‚ обвязанную вокруг его шеи‚ раздраженно шипела на него‚ а кот шипел на нее до злости‚ до взаимного отвращения.

Выходила на бульвар соседка по дому‚ выводила гулять петуха на ниточке. Смотрели со скамеек няньки‚ губы поджимали неодобрительно; петух неспешно вышагивал по газону, склевывая в пыльной траве‚ а она брела следом, голова вниз‚ всегда вниз, как отыскивала потерянное.

Кашляла надрывно скрюченная старуха-курильщица‚ желтолицая‚ иссохшая‚ в облаке вонючего дешевого табака; читала запойно и упрямо‚ носом по строчкам‚ пеплом посыпала страницы.

Тихими‚ седыми мышками таилась супружеская пара, Сеня и Соня: рука в руке‚ локоть к локтю‚ преданно‚ неотрывно‚ с детского сада‚ где их расставили по двое и велели взяться за руки. «Соня‚ не плачь. Его не убили. Он встал после спектакля и пошел домой‚ ужинать». – «Ой‚ Сеня‚ может, некому у него сготовить...»

Но о них потом.

А теперь – про Палашевские бани, куда ходили с отцом по Большой Бронной, несли мыло в кошелке, мочалки, чистое белье.

Бронзовые краны с разинутым зевом. Шайки, которых вечно недоставало, обмылки на полу, банщик в клеенчатом фартуке, пиво в буфете, шипучая вода с сиропом – прохладиться