пользуются спросом у читателя, ищущего в них ответы на волнующие вопросы сегодняшнего дня.

Роман «Киппенберг» — произведение большого общественного звучания. В нем раскрываются благородные цели социалистического общества, где все пути открыты прогрессу науки и всестороннему развитию человека, где диалектически преодолеваются противоречия и открываются подлинные жизненные перспективы. Роман задевает важнейший нерв нашего времени, изображает общественные проблемы и индивидуальные людские судьбы в их взаимосвязи. В нем находят яркое художественное воплощение идеи научного социализма, согласно которым жизнь отдельного человека определяется движением, развитием всего общества, а движение жизни отдельного человека в свою очередь влияет на развитие всего общества.

В большом повествовании, где дается раскрытие важных научных и общественных проблем, Нолль связал в один узел судьбы разных по своим интересам и темпераментам людей, судьбы наших современников.

Привлекательные черты нового романа Дитера Нолля — рассказ о проблемах реальных, взятых из жизни, глубокое исследование конкретных взаимоотношений людей, реалистическая манера письма. Никаких фанстасмагорий, сновидений, никакого манерничанья. Здоровая реалистическая живопись словом, динамичная, напряженная, захватывающая. Очень важно подчеркнуть это сейчас, когда на Западе так много усилий тратится на то, чтобы повернуть искусство к мифу, увековечить миф, изъяв его из исторического контекста развития человеческого сознания, чтобы доказать, что развитие науки, научно-техническая революция принесут в будущем победу формализма во всех сферах художественного творчества.

«Киппенберг» — содержательный, интересный, современный роман, выросший на прочном фундаменте актуальной проблематики НТР, — проблематики, которая далеко выходит за пределы сугубо научно-технических интересов. Еще несколько лет тому назад Криста Вольф, размышляя о тенденциях развития художественной литературы ГДР, сетовала на то, что «в век науки проза еще не прибыла». Думается, что «Киппенберг» Дитера Нолля в какой-то мере восполняет этот пробел. Новая книга писателя заняла заметное место в современной художественной прозе ГДР и, несомненно, с интересом будет встречена советскими читателями.

И. Голик

Посвящается Монике

1

Я вижу себя февральским днем тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, я иду по институту, который стал частью моей жизни, содержанием и делом ее лучших лет. Я поднимаюсь по лестнице старого здания, возбужденный и готовый к схватке. Я никогда не отличался изысканностью манер; правда, многие находят во мне шарм и любезность и даже известное обаяние, но до тридцати шести лет я по натуре своей был человеком холодным и расчетливым, а желание сделать карьеру изрядно подпортило мой характер. Даже то, что ставят мне в заслугу — целеустремленность, энергия и выдержка, — служило одной лишь честолюбивой цели пробиться наверх, сделаться человеком общепризнанной значимости и высокоавторитетным.

Впрочем, в тот февральский день я еще так не думал и не имел о себе законченного представления. Я знал только, что в детстве не получил должного воспитания, ибо мой тесть не раз и не два давал мне это понять, от тех же немногих правил хорошего тона, которые я усвоил за годы совместной жизни с Шарлоттой, я именно в этот час собирался отречься. Сегодня, оглядываясь назад, я смотрю на себя как на чужого и вижу рослого, сильного, тренированного мужчину тридцати шести лет от роду. Имя мужчины — Иоахим Киппенберг, он и врач, он и химик и доктор биологических наук, а будучи зятем шефа, он хоть и не является официальным его заместителем, зато, без сомнения, является ведущим умом Института биологически активных веществ, полновластным хозяином в новом здании и руководителем наиболее крупного и важного отдела, иными словами, рабочей группы Киппенберга. И этот никогда не страдавший недостатком самоуверенности человек с досадой, которая уже сродни ярости, штурмует двери приемной, где секретарша шефа — она же его истинная жемчужина, — блекнущая фрейлейн Зелигер, пугается до полусмерти, ибо по обыкновению упоенно колдует над кофеваркой. Но дерзкий не обращает на нее внимания, пренебрегает он и тем обстоятельством, что его не желают пропускать в кабинет, ибо господин профессор никого, даже собственного зятя, не принимает без предварительного доклада.

Впрочем, было и такое времечко, когда почтенный господин профессор легко мирился с тем, что Киппенберг часто вообще забывает постучать перед тем, как открыть дверь, что он без зазрения совести пытается перевернуть здесь все вверх дном, вот только оно уже давно миновало, то золотое времечко, когда Киппенберг воображал, будто может хватать звезды с неба, может лихим наскоком завоевать эту обветшалую лавочку и превратить ее в то, чем она должна быть, но не стала и по сей день, — в социалистическое исследовательское учреждение на уровне новейших требований. Ничего не скажешь, первый же рывок дал неслыханные результаты, поистине неслыханные, вполне достаточные для того, чтобы десяток-другой людей в дремотном благодушии стриг с них купоны аж до самой пенсии. Но силы быстро иссякли, и мало-помалу воцарилось затишье. Зять пообтесался, привык стучаться перед входом в святая святых и даже позволял фрейлейн Зелигер докладывать о себе. Восторжествовал стиль шефа, в доме воцарились мир и благоденствие. Итак, о чем бы нынче ни шла речь, какие бы страсти ни клокотали внутри, не позже чем в приемной шефа к человеку возвращалось благоразумие. Киппенберг неистовый становился выдержанным и рассудительным Киппенбергом, который отлично знает, какие правила игры надлежит соблюдать, когда хочешь чего-нибудь добиться.

И если в этот февральский день тысяча девятьсот шестьдесят седьмого я пренебрег формальностями, без стука нажал дверную ручку и ворвался в святая святых, как врывался некогда, на то были свои причины. Я даже чуть с грохотом не захлопнул за собой дверь, но под взглядом шефа притворил ее уже вполне благопристойно.

Те, кто знает профессора Ланквица, пожалуй, упрекнут меня в том, что я недооцениваю его как личность, и будут правы, поскольку лишь в последние годы я осознал все величие этого человека. Но раньше, когда с торы покатился первый камень, когда на горизонте моего бытия начали сгущаться тучи очистительной грозы, доктор биологических наук Киппенберг видел лишь ограниченность своего шефа. Будучи рассудительным и холодным тактиком, я тем не менее был не свободен от пристрастий и