ее взгляду, они смолкли. Оксана взяла у старшей плащ-палатку и посмотрела на Леонида, приглашая следовать в отведенный им угол вагона. Подхватив шинель, Леонид пошел за ней.

— Ну, — прикрикнула Агриппина, — укладывайтесь все. Шнель, шнель… И глаза на молодых не таращить.

Ксения заботливо расстелила плащ-палатку, оглаживая ее, как домашнюю простыню. Стоящий рядом Леонид испытывал сложные чувства: волнующую гордость, ведь девушка сама выбрала его, неловкость от колючих взглядов ее подруг и поднимающееся в душе ожидание неизведанного. Но понял, что его затянувшееся молчание нелепо, попытался пошутить:

— Ксюша, — впервые назвал ее, как хотел. — Да ведь нам с тобой одной шинели хватит, она ведь и перина, и одеяло, и подушка, одна за все…

— Ладно уж, — ответно улыбнулась она, — простынка моя, одеяло твое, — и улеглась на плащ-палатку, оставляя для него место. И вот они оказались рядом, лицом к лицу, их дыхания смешались. И в первые минуты все это показалось Леониду простым, словно домашним. Но прошли минуты, и возникло волнение, беспокойство. А вскоре будто ток пробежал по его телу и пресеклось дыхание. Он еле сдерживался от острого желания обнять, прижать к себе девушку. Но вдруг она сама придвинулась к нему и погладила его шершавой и нежной ладонью по щекам, по плечам, по груди, лаская и успокаивая. И он глубоко вздохнул и благодарно повторил ее движения, удивляясь и радуясь гладкости ее щек, шелковистости волос. Задышал спокойнее, глубже.

Но прошли минуты тихой ласки, и снова бурный ток крови взорвал его сдержанность, и он, почти теряя сознание, с силой гладил, стискивал ее крепкую грудь, бедра, живот; мужской инстинкт приближал его жадные, ненасытные руки к, казалось, неотвратимому… Но девушка, совершенно не сопротивляясь, нежно лаская его, остановила бешеный порыв. Чем? Кто знает — может, открытостью, беззащитностью, искренней и наивной верой в свою силу и власть над ним, а может быть, беспредельным доверием, смирила его, вернула к неспешной нежности. Казалось, что все созрело для последнего шага страсти, кипела кровь, стучало в висках. Но молодой человек, уже не юноша, еще не мужчина, послушался, повиновался уже не девочке и еще не женщине. И он услышал тихие, как шелест, еще не слыханные им слова:

— Милый… Хороший… Мой.

И он отвечал:

— Милая… Самая красивая… Нежная…

Несчитанное время длилась эта сжигающая близость, сдерживаемая страсть. А под утро, утомленные ласками, не размыкая объятий, они заснули. Разбудила их тишина, сменившая стук колес и громкие голоса Агриппины и подруг.

— Эй, молодые, кончай ночевать! Эх и жалко вас будить, да робить надо.

— Глянь, как парень девицу умаял.

— Может, она его, ха-ха-ха!

— Эх, хоть одной досталось. Мне бы так…

— Выходи, — командовала старшая. Лопаты на плечо, — и вдруг мягко, тихо спросила: — А хорошо ли, ребята, вам было?

Леонид и Оксана взглянули друг на друга, и их лица разом заполыхали ярким румянцем. Первой нашлась девушка.

— Все, все хорошо было, тетя Гапа, — твердо и радостно ответила она.

— Да, да, очень, очень хорошо… все, все, — подтвердил лейтенант.

…Боже мой, как глупы и непоправимы бывают иные поступки. Ведь он и адреса у Ксении не спросил.

Только Леонид вслед за женщинами оставил вагон с балластом, как на соседнем пути притормозил воинский эшелон, и, мигом вспомнив о своем опоздании в полк, он запрыгнул на проходящую рядом платформу. Эшелон ускорил ход, и спустя минуты Леонид едва различал Ксюшу в разноцветной женской стайке.

«Адрес? — ударила в голову мысль. — Ее адрес?»

Много лет и десятилетий прошло с тех пор, а он все вспоминает ту неповторимую нежность и ласку в товарном вагоне летней ночью сорок четвертого года. А с годами вспоминает все чаще и чаще.