это убивает атмосферу иномирности?
Понимаете, о чём речь, дорогие коллеги… это не лошадиный вопрос. Это принципиальный вопрос. Потому что дело не в лошадях, а в привычной или непривычной терминологии. В создании логически и эмоционально непротиворечивого мира — не только мира, в котором обитают герои, но и мира текста. И в степени погружения читателя в этот мир. Потому что стоит только задуматься о лошадях — и всплывает ещё сотня вопросов. Можно ли назвать деревом то, что из грунта растёт, даже если оно — хвощ-переросток или вовсе какая-нибудь инопланетная зючина, не имеющая аналогов на Земле? Можно ли назвать молоком то, чем самка инопланетного/иномирного существа выкармливает детёныша — если это секрет брюшной железы, абсолютно не напоминающий молоко биохимически? Можно ли назвать птицей пушистую крылатую лягушку с планеты Глюк? Или её и пушистой крылатой лягушкой-то нельзя назвать, потому что это не лягушка, покрыта не пухом и не крылья из неё торчат, а вот так хитро разрослась перепонка между второй и третьей парами конечностей? Стоит только задуматься — и разверзается та самая бездна, в которую лучше не смотреть. Если вы — человек с воображением, то понимаете: вы описываете другую, сцабака, планету, и на той планете, сцабака страшная, ВСЁ инопланетное! За что ни ухватись, всё — без исключения — чужое. И можно ли назвать лесом высокие заросли сухопутных водорослей? И можно ли назвать руками верхнюю пару щупалец, которые делятся на концах на три отростка? И можно ли назвать головой то, что у него сверху, если мозг у этого создания в районе копчика? И в каких единицах это существо измеряет расстояние, вес и время? И как описать его жилище, орудия и вот это странное украшение на центральном верхнем отростке? И как вообще написать историю об этом мире, не прибегая к языку этого мира, и чтобы при этом ум не зашёл за разум? Но если мы придумаем неологизм к каждому явлению и предмету — а ведь можем, запросто, и так и подмывает! — не факт, что получим инопланетный язык, но наверняка потеряем родной. Несчастный читатель заблудится в выдуманной терминологии, как в дремучем лесу из тех самых сухопутных иссиня-пурпурных водорослей с ласковым местным названием дыр-бул-щыл. А самое главное: дорогие друзья, вы твёрдо уверены, что это нужно? Все эти глоссарии, эти неологизмы и прочие словесные нагромождения — что они такое? Писательский пир воображения — или необходимый персонажам язык? Эти слова произносит автор или герой? Вот этот вопрос, на наш взгляд, должен быть задан в первую очередь, потому что важнее всего, принципиально важно — не ЧТО мы называем, а КТО и ПОЧЕМУ называет. И тогда моментально вносится полная и прямая ясность.
Если мы рассмотрим разные инопланетные, инопространственные, магические и прочие экзотические миры с этой точки зрения — сразу станет понятно, почему именно их творцы употребляли именно эти, а не другие слова для обозначения тамошних удивительных реалий. Вот взять того же Румату. Мир Арканара, который для нас с вами, по идее, непредставимая экзотика, Румате, давно работающему там профессионалу, привычен. И местных словечек он нахватался, и свои имена, произносимые по-русски про себя, местным реалиям успел дать. Он ведь историк, Румата, не биолог, не ксенолог — так что верховое животное местных жителей для него, безусловно, лошадь. Оно как-то называется и по-арканарски, и по-ирукански, и на языке меднокожих варваров, но сотрудники Института экспериментальной истории, свободно владеющие тамошними языками, в мыслях и в разговорах друг с другом всё равно называют его лошадью. Всем всё ясно — профессиональный жаргон, упрощение и сокращение, даже если эта «лошадь» — зелёного цвета, с шестью ушами. Не принципиально. А у «верблюдов» — возможно, горб. А может, они просто легче переносят жару и тем похожи на земных верблюдов. В любом случае, мы видим мир Арканара преломлённым через восприятие Руматы, слышим его внутренний монолог — с закономерной профессиональной лексикой людей, привычно работающих в знакомой местности. Что им себе мозги ломать? И для читателя Арканар, с его лошадьми, цыплятами, камзолами и самогонкой отца Кабани, остаётся в памяти почти Землёй. Моделью человеческого общества с земными проблемами. Зато Мак Сим, попавший на Саракш случайно и этой самой терминологии не наработавший, не сразу придумывает, как обозвать инопланетную машину: Через минуту оно появилось — бессмысленно огромное, горячее, смрадное, все из клепаного металла, попирающее дорогу чудовищными гусеницами, облепленными грязью, — не мчалось, не катилось — перло, горбатое, неопрятное, дребезжа отставшими листами железа, начиненное сырым плутонием пополам с лантанидами, беспомощное, угрожающее, без людей, тупое и опасное — перевалилось через перекресток и поперло дальше, хрустя и визжа раздавливаемым бетоном, оставив за собой хвост раскаленной духоты, скрылось в лесу и все рычало, ворочалось, взревывало, постепенно затихая в отдалении. Каммереру нужно пожить в этом мире, хорошенько осмотреться, оценить функции этих жутких штуковин, сравнить с тем, что он знает об истории Земли — и уже тогда он называет «варварский автомат» и «железного дракона» танком. Язон дин Альт на Счастье попал недавно. Но он — очень простой парень, вообще не знакомый со всякими интеллигентскими выкрутасами. Он видит аборигена верхом на твари — и обзывает его «конным варваром», не задумываясь. Странное существо с когтями для него — лошадь, просто потому, что верховое. Мелочи его не интересуют. Для таких простых парней вообще не существует проблемы классификации — они сами дают имена, и пусть аборигены с этими именами справляются, как хотят. Но ситуация принципиально меняется, когда люди попадают в мир без аналогий и имён. Земные астронавты — на Солярис, например. Океан не похож ни на что из виденного людьми на Земле. Вдобавок его парадоксальный, непостижимый язык людям к своему не подогнать, для заимствований не использовать. Вот они и выдумывают «симметриады», «грибища» и «мимоиды» — дикую терминологию, чтобы хоть как-то разобраться в совершенно чуждом, чудном, странном и аналогов на Земле не имеющем. Ровно поэтому с языка одного из персонажей «Эдема» слетает «двутел». А как его ещё звать-то, это существо, единое в двух лицах? Оно — пара симбионтов, действующих, как одно целое! И выглядит так странно, что героям не найти аналогий среди знакомых понятий. С другой стороны, попавшие в беду астронавты из романа Булычёва «Посёлок» упрямо называют удивительнейших и совершенно
Понимаете, о чём речь, дорогие коллеги… это не лошадиный вопрос. Это принципиальный вопрос. Потому что дело не в лошадях, а в привычной или непривычной терминологии. В создании логически и эмоционально непротиворечивого мира — не только мира, в котором обитают герои, но и мира текста. И в степени погружения читателя в этот мир. Потому что стоит только задуматься о лошадях — и всплывает ещё сотня вопросов. Можно ли назвать деревом то, что из грунта растёт, даже если оно — хвощ-переросток или вовсе какая-нибудь инопланетная зючина, не имеющая аналогов на Земле? Можно ли назвать молоком то, чем самка инопланетного/иномирного существа выкармливает детёныша — если это секрет брюшной железы, абсолютно не напоминающий молоко биохимически? Можно ли назвать птицей пушистую крылатую лягушку с планеты Глюк? Или её и пушистой крылатой лягушкой-то нельзя назвать, потому что это не лягушка, покрыта не пухом и не крылья из неё торчат, а вот так хитро разрослась перепонка между второй и третьей парами конечностей? Стоит только задуматься — и разверзается та самая бездна, в которую лучше не смотреть. Если вы — человек с воображением, то понимаете: вы описываете другую, сцабака, планету, и на той планете, сцабака страшная, ВСЁ инопланетное! За что ни ухватись, всё — без исключения — чужое. И можно ли назвать лесом высокие заросли сухопутных водорослей? И можно ли назвать руками верхнюю пару щупалец, которые делятся на концах на три отростка? И можно ли назвать головой то, что у него сверху, если мозг у этого создания в районе копчика? И в каких единицах это существо измеряет расстояние, вес и время? И как описать его жилище, орудия и вот это странное украшение на центральном верхнем отростке? И как вообще написать историю об этом мире, не прибегая к языку этого мира, и чтобы при этом ум не зашёл за разум? Но если мы придумаем неологизм к каждому явлению и предмету — а ведь можем, запросто, и так и подмывает! — не факт, что получим инопланетный язык, но наверняка потеряем родной. Несчастный читатель заблудится в выдуманной терминологии, как в дремучем лесу из тех самых сухопутных иссиня-пурпурных водорослей с ласковым местным названием дыр-бул-щыл. А самое главное: дорогие друзья, вы твёрдо уверены, что это нужно? Все эти глоссарии, эти неологизмы и прочие словесные нагромождения — что они такое? Писательский пир воображения — или необходимый персонажам язык? Эти слова произносит автор или герой? Вот этот вопрос, на наш взгляд, должен быть задан в первую очередь, потому что важнее всего, принципиально важно — не ЧТО мы называем, а КТО и ПОЧЕМУ называет. И тогда моментально вносится полная и прямая ясность.
Если мы рассмотрим разные инопланетные, инопространственные, магические и прочие экзотические миры с этой точки зрения — сразу станет понятно, почему именно их творцы употребляли именно эти, а не другие слова для обозначения тамошних удивительных реалий. Вот взять того же Румату. Мир Арканара, который для нас с вами, по идее, непредставимая экзотика, Румате, давно работающему там профессионалу, привычен. И местных словечек он нахватался, и свои имена, произносимые по-русски про себя, местным реалиям успел дать. Он ведь историк, Румата, не биолог, не ксенолог — так что верховое животное местных жителей для него, безусловно, лошадь. Оно как-то называется и по-арканарски, и по-ирукански, и на языке меднокожих варваров, но сотрудники Института экспериментальной истории, свободно владеющие тамошними языками, в мыслях и в разговорах друг с другом всё равно называют его лошадью. Всем всё ясно — профессиональный жаргон, упрощение и сокращение, даже если эта «лошадь» — зелёного цвета, с шестью ушами. Не принципиально. А у «верблюдов» — возможно, горб. А может, они просто легче переносят жару и тем похожи на земных верблюдов. В любом случае, мы видим мир Арканара преломлённым через восприятие Руматы, слышим его внутренний монолог — с закономерной профессиональной лексикой людей, привычно работающих в знакомой местности. Что им себе мозги ломать? И для читателя Арканар, с его лошадьми, цыплятами, камзолами и самогонкой отца Кабани, остаётся в памяти почти Землёй. Моделью человеческого общества с земными проблемами. Зато Мак Сим, попавший на Саракш случайно и этой самой терминологии не наработавший, не сразу придумывает, как обозвать инопланетную машину: Через минуту оно появилось — бессмысленно огромное, горячее, смрадное, все из клепаного металла, попирающее дорогу чудовищными гусеницами, облепленными грязью, — не мчалось, не катилось — перло, горбатое, неопрятное, дребезжа отставшими листами железа, начиненное сырым плутонием пополам с лантанидами, беспомощное, угрожающее, без людей, тупое и опасное — перевалилось через перекресток и поперло дальше, хрустя и визжа раздавливаемым бетоном, оставив за собой хвост раскаленной духоты, скрылось в лесу и все рычало, ворочалось, взревывало, постепенно затихая в отдалении. Каммереру нужно пожить в этом мире, хорошенько осмотреться, оценить функции этих жутких штуковин, сравнить с тем, что он знает об истории Земли — и уже тогда он называет «варварский автомат» и «железного дракона» танком. Язон дин Альт на Счастье попал недавно. Но он — очень простой парень, вообще не знакомый со всякими интеллигентскими выкрутасами. Он видит аборигена верхом на твари — и обзывает его «конным варваром», не задумываясь. Странное существо с когтями для него — лошадь, просто потому, что верховое. Мелочи его не интересуют. Для таких простых парней вообще не существует проблемы классификации — они сами дают имена, и пусть аборигены с этими именами справляются, как хотят. Но ситуация принципиально меняется, когда люди попадают в мир без аналогий и имён. Земные астронавты — на Солярис, например. Океан не похож ни на что из виденного людьми на Земле. Вдобавок его парадоксальный, непостижимый язык людям к своему не подогнать, для заимствований не использовать. Вот они и выдумывают «симметриады», «грибища» и «мимоиды» — дикую терминологию, чтобы хоть как-то разобраться в совершенно чуждом, чудном, странном и аналогов на Земле не имеющем. Ровно поэтому с языка одного из персонажей «Эдема» слетает «двутел». А как его ещё звать-то, это существо, единое в двух лицах? Оно — пара симбионтов, действующих, как одно целое! И выглядит так странно, что героям не найти аналогий среди знакомых понятий. С другой стороны, попавшие в беду астронавты из романа Булычёва «Посёлок» упрямо называют удивительнейших и совершенно