переворачивался и почти отвесно шёл к воде, стреляя из пулемёта. Вода кипела под ним от пуль. Выпустив очередь, «Фокке-Вульф» переворачивался над самой водой и опять нёсся вверх, чтобы снова ринуться вниз, стреляя.

Круто повернув, Лукин помчался к «Фокке-Вульфу». Но «Фокке-Вульф», заметив советский истребитель, бросил своё занятие и на предельной скорости понёсся к берегу. В эти последние дни войны немецкие лётчики уже не решались вступать в бой с советскими самолётами.

Лукин не стал его преследовать. Он домчался до того места, где только что вода кипела под пулями, и увидел маленькую лодочку, которая качалась на волнах. Седов не сидел в лодочке, а лежал ничком. Лукин видел только его спину. Он уже не сомневался, что «Фокке-Вульфу» удалось застрелить Седова. Вдруг Седов поднял лицо и взглянул прямо На самолёт Лукина. Он сел и замахал Лукину рукой. Несмотря на сумерки, Лукин был убеждён, что Седов ему улыбнулся.

Лодочка Седова с необыкновенной лёгкостью взлетала на гребень волны, а потом скользила вниз, в провал между волнами. Надутая воздухом, она оказалась удивительно устойчивой. Седов сидел в ней и грёб руками, как вёслами. Он грёб, направив нос лодочки в сторону открытого моря, стараясь уйти от захваченного немцами берега, к которому его несло ветром.

Лукин давно заметил, что расстояние между Седовым и берегом сильно уменьшилось. Гребя ладонями, трудно держаться против такого сильного ветра. Да и долго ли можно так грести? Ветер принесёт его к немцам. Лукин сделал круг и опять помчался к Седову. На этот раз он пронёсся от него так близко, что едва не задел. В течение мгновения между ними было не больше двух-трёх метров, и всё же он не мог помочь ему, не мог сказать ему ни слова. Промчавшись мимо, он увидел приближающийся гидросамолёт.

Гидросамолёт шёл низко над водой, почти касаясь верхушек волн своими длинными поплавками. Командир экипажа — на гидросамолёте был экипаж из трёх человек — вёл свой странный, похожий на громадную водяную птицу корабль прямо к Седову.

Лукин ждал, что гидросамолёт вот-вот сядет на воду и подберёт Седова. Но случилось не так. Долетев до Седова, гидросамолёт, вместо того чтобы сесть, понёсся дальше, слегка набирая высоту. Отойдя метров на двести, он сделал круг и полетел обратно. Но опять не сел возле Седова, а пронёсся мимо.

Лукин связался с командиром гидросамолёта по радио.

— Садитесь! — закричал он ему. — Отчего вы не сели?

— Сесть при таком ветре нельзя, — услышал он в ответ. — Нас перевернёт.

— А вдруг не перевернёт?

Лукин и сам понимал, что перевернёт. Командир гидросамолёта сказал ему, что с юга идут три катера на помощь Седову; он сам их видел несколько минут назад. Лукин полетел навстречу катерам.

Быстро темнело, и катера он заметил только по белым бурунчикам. Он подлетел к ним ближе. Они стремительно шли кильватерной колонной, рассекая волны, тонкие радиомачты раскачивались. С катеров заметили его самолёт, и он повёл их прямо к Седову, то залетая вперёд, то возвращаясь.

До Седова оставалось не больше двух километров, как вдруг катера замедлили ход. Они перестроились, слегка отступили и начали медленно обходить Седова по большой дуге. Эта непонятная задержка вывела Лукина из себя. Темнота сгущалась каждое мгновение; через несколько минут он уже и сам не найдёт Седова.

Не имея возможности разговаривать по радио с командиром катеров, он связался с командным пунктом своего полка. Может быть, там что-нибудь знают. С командного пункта полка позвонили на базу катеров, а тем временем, пока тянулись эти переговоры, все три катера повернули и пошли прочь, в открытое море.

Лукин в отчаянии и бешенстве кружил над ними. Наконец с командного пункта полка ему сообщили:

— Мины.

— Какие мины?

— Море в этих местах заминировано. Седов находится в самой середине минного поля. Катера подойти к нему не могут. Вот если бы не так темно…

Всё это было как колдовство. Словно заколдованный, сидел Седов в своей резиновой лодочке, и снять его оттуда не было никакой возможности. Совсем стемнело. Лукин больше не видел ни воли, ни Седова. Дальнейшие попытки спасения приходилось отложить до утра. Лукину оставалось только одно: вернуться на аэродром. В мучительной тоске летел он над тёмным морем, над тёмным лесом.

Мины Седову не страшны: лодочка его слишком легка, чтобы подорваться на мине. Не страшны ему пока и «Фокке-Вульфы»: они не найдут Седова в темноте, да и не станут искать. Вот разве на рассвете… Но увидит ли ещё Коля Седов этот рассвет? Его или перевернёт волной, или вынесет на берег, к немцам…

Сдав самолёт технику, Лукин, не ужиная, побрёл по тёмному, пустынному аэродрому к кубрику. Морские лётчики, подобно морякам, то помещение, в котором спят, называют кубриком. Обычно это просторная землянка на краю аэродрома, защищённая от вражеских бомб тремя — четырьмя накатами толстых брёвен. В кубрике, где жил Лукин, горела яркая электрическая лампа, озарявшая девять коек. Лётчики уже поужинали и только что пришли из столовой. В столовой они слушали московскую радиопередачу, полную подробностей взятия Берлина, и обсуждали её, рассаживаясь по своим койкам.

Они все уже знали о несчастье с Седовым и, увидев Лукина, примолкли. Они любили Седова, боялись за его судьбу и жалели, что в такой счастливый день его нет вместе с ними. Им было жалко и Лукина: лысеющий, пожилой, с утомлённым лицом, он, казалось, осунулся за этот день и ещё постарел. Они стали убеждать его, что, пока Седов жив, ещё не всё пропало, и советовали ему пойти поужинать.

Но Лукину совсем не хотелось есть. Не раздеваясь, он лёг на свою койку. Койка Седова была пуста. Лукин всегда спал рядом с Седовым, между их койками стояла только небольшая тумбочка, вроде шкафчика, служившая им обоим. Лукин привык видеть совсем близко голову Седова с раскинутыми по подушке почти жёлтыми волосами, привык слышать его дыхание.

Дверца тумбочки была выломана, и там внутри, на виду у всех, лежали вместе мелкие вещи Лукина и Седова. У Лукина вещей было мало: зубная щётка, бритвенный прибор; зато Седов хранил в тумбочке много всяких пустяков, которыми он дорожил: карандашик в металлической оправе, трубка с чёртиком, кинжал, набор зажигалок и мундштуков, коробочки, флакончики, даже пуговицы… В увлечении Коли Седова этим вздором было много ещё совсем детского, очень милого для Лукина. Каждая эта вещь была хорошо знакома Лукину, и, глядя на них, он вспомнил смех Седова, его весёлые, смелые, добрые глаза.

Толстой пачкой лежали в тумбочке письма, которые Седов получил из дома за три года войны. У Седова были отец и