так же заметил странный свист, который возникал в его произношении, как будто его естественный низкий голос резонировал с едва слышными обертонами. «Да, сэр, я разговариваю с вами», продолжал он, «Фрагмент античности, сохранившиеся остатки современного мира. Нечего бояться, входной платы не требуется».

Наконец он возник передо мной; это был лысоватый джентльмен среднего возраста в поношенном костюме — именно такое впечатление о нём создавал его голос, голос уставшего от жизни мелкого торговца. Его лицо, отражающее бледный желтоватый свет фонаря, висящего у открытой двери, было спокойным; источником его невозмутимости было скорее полное душевное отчаяние, а не безмятежность рассудка. «Я говорю об алтаре бога», сказал он. «Как бы вы ни были эрудированны, это не то божество, о котором вы могли бы слышать; это не то божество, над которым вы могли бы смеяться. Он имеет довольно отдалённое отношение к римской системе колодцев и сточных ям. Но это не просто Клоацина, не Мемфитис или Робиго. Этого бога зовут Цинофоглис: бог, не имеющий формы, бог метаморфоз и хаоса, бог распада, бог, несущий смерть людям, богам и всему живому. Платы не требуется».

Я остался стоять там, где стоял, когда мужчина немного отошёл назад, чтобы я смог лучше разглядеть сквозь открытую дверь то, что находилось внутри освещённой свечой комнаты. Теперь я видел, что свечи горели на каждой стороне низкой плиты. Посередине возвышалось нечто, не поддающееся описанию, некий бесформенный объект, похожий на расплавленные остатки последствий вулканического извержения. Это, конечно, не могло быть образом древнего бога.

Сейчас я могу утверждать, что в столь необычных обстоятельствах, описанных выше, самым разумным было бы лаконично извиниться и покинуть это место, но, как я уже говорил, тогда я находился под огромным впечатлением города и всех его тайных закоулков. Очарованный всеми этими инфернальными пейзажами, я был готов принять предложение пожилого джентльмена. Невозможно передать то чувство близости к бесчисленным тайнам, носящим имя Цинофоглис.

«Будьте спокойны, сэр. Не волнуйтесь. Бог ответит на ваши молитвы. Он не обманет, — прошептал он. — И его не обманешь».

Потом, пройдя сквозь маленькую дверь, я подошёл к алтарю. В его центре находился объект из тёмного монолита, чья изощрённая форма намного превосходила моё воображение. В его очертаниях улавливался какой-то динамизм, напоминающий движение огромных корней, произрастающих из земли. Казалось, что в этом чудовищном образе была конкретная сила, мрачная энергия, скрытая за внешней неподвижностью статуи. На верхней части этой скульптуры виднелся изогнутый, похожий на руку придаток, застывший в странном жесте, как будто он находился в таком положении целую вечность и в любое время мог начать двигаться.

Я подошёл ближе к полуразрушенной статуе, оставаясь прикованным к месту какое-то время. Вдруг я понял, что в уме составляю слова молитвы. Присутствие ли изваянного из камня зверя или сама атмосфера Виколи вдохновили меня на молитву и предопределили её форму? Я думаю, что это были те мысли, которые они разделяли, предчувствие грандиозных перемен: великие тайны и великая скорбь, великие чудеса и катастрофы, великие судьбы, великий рок, и великая единственная смерть. Моя собственная. Конец своей жизни казался мне драмой, подготовленной странными предчувствиями, снами и видениями, выросшими в атмосфере возвышенного ужаса, и продолжавшими размножаться как мох на стенах заброшенного подвала; и всегда чудовищная рука бога, несущего смерть управляла всеми механизмами из-за кулис. Люди и звери вступали в союз с великим Цинлфоглисом, все составляющие сами становились частью единого целого, этот безмолвный водоворот странных сил, достигающих апогея в призрачной развязке; все они стремились приблизить меня к неизбежному освобождению. Я представлял себе изначальное спасение в разрывании плоти извращённым божеством, экстатичном избавлении от хрупкого кожного покрова и сухожилий; в то время как другие утонут в своей гибели — в своей смерти я буду парить.

Но как мог я хотеть этого? Теперь я удивляюсь, придя в себя после ночных кошмаров. Возможно, что я раскаиваюсь и пытаюсь убедить самого себя своей неспособностью дать этому рациональной место в мировой истории. Я думаю, что простые воспоминания о моих безумных приключениях пронесут меня через многие скучные дни, тем не менее, они всё-таки оставят меня в конце наедине с бессмысленной болью. Я, скорее всего, забуду свою встречу с богом и того, кто служил ему как раб. Они исчезли из города, а сам храм стоит заброшенный и пустой. Сейчас я могу предположить, что это не я сам приехал в Виколи, чтобы найти и встретиться с богом, но бог пришёл, чтобы встретиться со мной.

Прочтя эти почти забытые слова, Артур Эмерсон продолжал молча сидеть за своим столом. Всё ли закончилось для него? Все предзнаменования и вестники его судьбы, наконец, нашли его, за дверью библиотеки — где раздавались шаги человека и зверя — и за окнами, где нечто чудовищное и бесформенное вырисовывалось из-за пелены тумана, касаясь стен и окон, как будто они тоже были призрачной массой. Тысячи ужасных мыслей посетили его в предчувствии оккультного уничтожения. Кроме этого, он заставлял себя мечтать о смерти; это была прихоть юного искателя приключений, который не может противостоять всем своим тайным желаниям.

С озера начали доноситься крики лебедей. Их эхо пробивалось сквозь туман, и было слышно повсюду. Скоро ли к их крикам добавятся и его собственные? Наступило ли время, смириться со всеми чудесами неизвестного и величием предначертанной судьбы; так ли обычно всё происходит в этом гибнущем мире?

Пренебрегая хорошими манерами, Артур Эмерсон не поднялся со стула для приветствия гостя, которого он пригласил много лет назад. «Вы пришли слишком поздно», — сухо сказал он.

«Но раз уж вы здесь…» И бог, как какой-нибудь покорный слуга, настиг свою жертву.

Всё произошло так, как он предчувствовал; возможно, даже именно так как он хотел этого, чтобы его голос действительно смешался с лебедиными криками, раздаваясь высоко в густых облаках тумана.