Куракин.

— И не раскаркался, — повысил голос Виктор, гневно глядя на Куракина. — Не ты ли сам уговаривал вместо двадцати шагов сделать тридцать?

— Витенька, дорогой, тебе мы будем, наоборот, сокращать шаги.

— Знаешь, что? — вмешался Астахов, обращаясь к Куракину. — Виктор дело говорит. Надо бросить эти штучки.

Куракин почувствовал, что все разделяют мысли Корнеева. Он зевнул и деланно засмеялся.

— Пошли быстрей, что ли!

* * *

На рассвете по дороге, еще не тронутой ничьими шагами, они шли из города в пригородное село, к крестьянскому сараю, где хранился разбитый планер.

Сарай превратили в мастерскую. Кто мог, взял отпуск на производстве. Около двух недель Федор Михеев с друзьями с утра дотемна чинили планер, лишь поздно вечером на попутных машинах добираясь обратно. С ними бывал инструктор, он следил за работой, требовал точности, заставлял переделывать, если его не устраивала деталь. Курсанты воспринимали это как должное. Восстановить планер! Дело их совести и чести, а главное, от этого зависели своевременный конец одной учебы и начало другой — в аэроклубе, на самолете.

Закончив работу, аккуратно собирали инструмент, чистили верстак, убирали мусор, и Михеев заботливо укрывал детали планера полотняным чехлом. Потом все садились около сарая и отдыхали, наслаждаясь мягкой тишиной летнего вечера.

Как-то Витя Корнеев сказал:

— Не забывайте про «состав спецназначения»… Скоро снова полеты, с колхозом опять договориться надо.

— Это ты о кобыле? — спросил кто-то.

— А мы и без нее обойдемся, — пошутил Астахов. — Таскать планер на гору заставим теперь Федора. Ему эта птичка, что салазки для Виктора.

Молодость и здоровье, переливавшиеся в каждом, настраивали всех на шутливый лад. Не хотелось уходить домой. Говорили много, но тема была одна — полеты.

Когда планер был готов, его любовно осматривали, ощупывали каждую деталь, покачивали крылья. Он не так красив, как раньше, — разноцветный, в заплатах, — но зато, можно сказать, сделан собственными руками, и от этого цена его неизмеримо выросла — он стал роднее, ближе.

Астахов хлопал по плечу Михеева:

— Сам разбил, сам сделал. Это по-моему. Он лучше прежнего стал, ты понимаешь, Федя?

Михеев улыбался.

По очереди садились в кабину, пробовали рули. С завистью смотрели на птиц, паривших на большой высоте.. Хотелось быть рядом с ними. Легкий ветерок ласкал кожу. С горы хорошо видно ровное поле внизу.

Солнце парит нещадно. Обшивка крыльев нагрелась так, что невозможно держаться за нее. Расположились под широким крылом и слушали неторопливые слова инструктора. Заметно было, что Кондик сегодня строже обычного: не шутит, не улыбается. Как будто между прочим он сказал, что при успешном окончании программы все будут посланы в аэроклуб. Напомнив об аварии Михеева, закончил словами:

— Еще одна такая поломка, и его уже не склеишь. Будете загорать, а не летать. Кто не уверен в полете, в кабину не лезь.

На стартовой площадке на горе ввернули в мягкую землю металлический штопор. Инструктор производил пробный полет. Далеко внизу к месту предполагаемой посадки скакала лошадь с седоком. Витя Корнеев — это он управлял лошадью — видел, как планер стремительно взлетел, набрал высоту и летал над склоном горы, не снижаясь. Курсанты с громкими криками бегали по площадке, не отрывая глаз от сверкающих крыльев. Свистели обнаженные тросы. Около пяти минут длился полет. Планер успел за это время трижды пролететь над головами ребят, после чего бесшумно приземлился на ровном месте.

Впервые курсанты видели такой продолжительный полет.

Михеев волновался. Как и другие, он не мог скрыть охватившего его чувства. Возбужденный и счастливый, он смотрел на широкие крылья, медленно ползущие за лошадью обратно на гору.

— Важно! — подведя итог полету, произнес Куракин. — Ну что же, за дело, ребята, — напомнил он и направился к шнуру амортизатора.

Амортизатор подтащили на прежнее место — к старту и прилегли на землю, в ожидании планера. В оставшееся время успели сделать по одному полету и только тогда заметили, что солнце скрылось за горизонтом. Не хотелось уходить с этой горы, от этого сарая, который стал вторым домом, где провели столько счастливых часов. До блеска очистили планер от пыли, металлические части смазали маслом, внесли в сарай. В город пришли к ночи.

Еще месяц учебы, месяц мечтаний и волнений в ожидании конца первой ступеньки в большую авиацию, и этот день наступил.

Теплый августовский вечер. День авиации и народное гулянье в парке. На ярко освещенной площадке стоял знакомый планер, старенький, испытанный, заново выкрашенный. Корнеев, в новой гимнастерке с голубыми петлицами, увлеченно объяснял столпившейся вокруг молодежи его устройство. Юное лицо Вити улыбалось. Указывая на хвостовую часть, он громко, придав голосу солидность, говорил:

— Здесь сосредоточено управление как самолетом, так и планером… Рули глубины дают направление в вертикальной плоскости, рули поворота — в горизонтальной…

Остальные курсанты были заняты в парке различными делами. Куракин — центральная фигура на танцплощадке. Еще перед вечером он прикрепил к деревьям фанерные щиты с нарисованными на них схемами различных типов самолетов. Михеев, вежливо придерживая за руку непрочно стоявшего на ногах гражданина, провожал его к выходу.

Астахов выполнял свою обычную работу: играл в оркестре. Его взгляд часто перебегал от пюпитра с нотами на маленькие серебряные крылья, пришитые к левому рукаву гимнастерки. В перерыв к нему подошел инструктор Кондик.

— Пожалуй, сейчас я могу тебе кое-что сообщить, — сказал Кондик. Они направились в глубь парка. Астахову послышалось в тоне инструктора что-то необычное, и он, слегка волнуясь, ждал.

— Поедете в аэроклуб, есть разрешение…

Радость мешала Астахову ответить сразу. Долго ждал он этих слов, и, когда они дошли до его сознания, ему хотелось бежать куда-то, что-то делать. Минуту он молчал, потом неожиданно для себя начал рассказывать:

— Когда мне было лет двенадцать, у нас в поселке упал самолет. Я видел поломанные крылья, разбитый винт. Двое людей в кожаных пальто гнали нас, ребят, от самолета, но я все же успел потрогать его. Вы знаете, я потом ночь не спал, все думал, думал… О чем? Даже сам толком не знаю, о чем. Одно только почти бессознательно тогда понял: я должен… я буду летать на такой машине. Вот вы сказали — аэроклуб. А знаете ли вы, что это значит для меня?

Инструктор молча сжал ему руку, потом глухо ответил:

— Знаю!

Астахов видел, как помрачнело лицо инструктора: Николай