стеклянном троне, — что я никак не повинна во внимании этих мужчин ко мне? И они вели бы себя так же, даже будь я уродиной?

— Да, — следует твердый ответ.

— Тогда… — колеблясь стоит ли продолжать, — разве не может быть так, что ты никак не повинна в жестоком обращении мужа? И проклятие здесь ни при чём? Ты говорила, он обижал тебя в обоих обличьях.

— Но…

— Если ты сносила половину башмаков, не пора ли направить стопы обратно, чтобы последние развалились у вашего общего дома?

Неверный свете луны придаёт лицам обеих синеватый оттенок, и всё же Амира замечает, как посерела Табита.

— Когда я была ребёнком, — глухо, как будто в горле ей что-то мешает, произносит Табита, — я мечтала о супружестве, которое будет похоже на золотую нить от сердца к сердцу… на тёплую, как летний день, ленту, что связывает их вместе. А не о цепи из железных башмаков.

— Табита, — не зная, что делать, Амира берёт её за руку и, стиснув, с той же тоской, как при взгляде на гусей, глазами молит выслушать и понять, — ты не сделала ничего дурного.

— Ты тоже, — удерживает её взгляд Табита.

Так они замирают надолго, пока шум, поднятый крыльями семи гусей, не заставляет обеих взглянуть на звёзды.

Дни и ночи теплеют. Над головой пролетает всё больше гусей. Однажды утром Табита привычно отправляется в обход вокруг Амиры, и, споткнувшись, падает ей на руки.

— Тебе плохо? — шепчет Амира, и Табита, схватившись за трон, качает головой. — Она вдруг поняла, что нетвёрдо стоит на ногах.

— Башмаки, — удивлённо поясняет она. — Они сносились. Уже четвёртая пара. — Табита слышит собственный смех, неожиданно для неё самой больше похожий на всхлипы. — Им конец.

Амира с улыбкой целует её в лоб.

— Поздравляю, — шепчет она, и Табита, слышит, что это не пустые слова. Дрожа и покачиваясь, она запускает руку в мешок за следующей парой.

— Подожди, — тихо говорит Амира, и Табита останавливается. — Пожалуйста, подожди. Не надо… — Амира закусывает губу, отводит глаза. — Это вовсе не обязательно… оставайся здесь без них…

Табита проникновенно берёт Амиру за руку.

— Я не могу оставаться на горе вечность. Мне надо уйти до того, как вернутся твои ухажёры.

Амира тяжко вздыхает.

— Понимаю.

— Впрочем, есть у меня одна мысль.

— Правда? — На лице Амиры мелькает лёгкая улыбка. — Так ты всё же решила на мне жениться?

— Да!

От удивления и без того неподвижная Амира застывает будто стекло.

Она едва понимает, что говорит Табита. Смысл слов ускользает, подобно тому, как скользит песок со стеклянной горы. Всё, всё что угодно — только бы не заковывала ноги в эти железные кандалы…

— В смысле… не как муж. Только, чтобы тебя отсюда забрать. Ну, если хочешь. Пока ухажёры не вернулись. Пойдёшь со мной?

Амира опускает взгляд на золотое яблоке в руке.

— Даже не знаю… Куда пойдём?

— Куда душа пожелает! В этих башмаках можно ходить везде, по чему угодно….

— Вернёмся к твоему мужу?

На мгновение Табита застывает, будто поражённая громом.

— Нет. Только не туда.

Амира поднимает глаза.

Амира вскидывает глаза.

— Раз мы сочетаемся браком, настаиваю на обмене подарками. Выбрось эту шкуру и башмаки.

— Но как же так?

— Я знаю, чего они тебе стоят. Не хочу ходить по воздуху и тьме ценой твоей боли.

— Амира, — сокрушённо вздыхает Табита. — По-моему, я уже без них не смогу.

— Разве ты пыталась? Ты уже столько отъедаешься золотыми яблоками. И если что, я тебя поддержу.

— Но… башмаки могли бы сослужить нам службу…

— Стеклянная гора сослужила мне очень хорошую службу, — спокойно отвечает Амира. — А золотые яблоки поддерживали меня в тепле, здравии и сытости. Но я их оставлю… Я пойду за тобой полями и лесами. Будет холодно, голодно, больно ногам. Но если ты со мной, Табита, я научусь рыбачить, и бить на охоте зверя, и отличать ядовитую ягоду от съедобной. Я увижу, как река поднимает свои гусиные юбки, и услышу, как они шуршат, будто гром. Веришь, что я на такое способна?

— Да, — голос Табиты звучит сдавленно, — да, верю.

— А я верю, что тебе не нужны железные башмаки. Оставь их здесь, я дам вместо них шёлковые туфельки, а в мешок положим семь золотых яблок. Если будешь есть по чуть-чуть, продержишься до чего-то лучшего.

— Но мы без башмаков не спустимся!

— А нам и не нужно, — Амира с улыбкой гладит Табиту по волосам. — Падать легко — удержаться трудно.

Обе ненадолго замолкают. Затем, осторожно, потому что на горе теперь скользко, Табита сбрасывает меховой плащ, отвязывает железные башмаки и вместе с мешком отдаёт их Амире. Амира вынимает из него три последние пары, кладёт на их место яблоки и после седьмого туго затягивает тесёмки. Она возвращает мешок Табите, и та вешает его на плечи.

Теперь, взяв Табиту за руки, Амира делает глубокий вдох и встаёт.

Трон из стекла идёт трещинами. С грохочущим шёпотом, будто от проливного дождя, стеклянная гора рассыпается в пыль, поглощая мех и башмаки, Амиру и Табиту, а затем, в последний раз прошипев, укладывается конической дюной.

Всё ещё за руки Амира с Табитой, кашляя и смеясь, неуклюже выбираются из песка и начинают обтряхиваться. Они стоят и ждут, и ни одно золотое яблоко не появляется, чтобы разъединить их ладони.

— Куда теперь? — шепчет одна другой.

— А куда глаза глядят.

Поддерживая друг друга, они нетвёрдым шагом идут навстречу весне, и необъятный мир приветствует их рассветом.

Перевод — Анастасия Вий, Э.Гохмарк.