еще ничего не знает, дорогая моя, — сказал я, сжимая ее руки. — Он боится, что поврежден спинной хребет.
Я ждал слез, истерики, но она не шелохнулась и только не спускала с меня глаз.
— Я должна итти к нему, — сказала она наконец. — Устройте это как-нибудь для меня…
— Но он все еще без сознания, — сказал я.
— Я должна быть подле него, когда он придет в себя, — ответила она спокойно.
— Я отвезу вас в моем автомобиле, — проговорил я, видя, что ничто не заставит ее изменить своего решения. — Предоставьте это дело мне.
Она остановилась в дверях, сжимая в руке носовой платок.
— Я должна остаться с ним вдвоем, Бульдог. Мне нужно знать, что он простил меня.
— Я сделаю все, что от меня зависит, — ответил я.
Хорошенько не помню, как мне удалось увезти ее без ведома Гиля. Гиль младший не получил ни единого ушиба и был склонен рассматривать это происшествие, как новое развлечение, придуманное специально для него. Убедившись, что он цел и невредим, она осыпала его поцелуями, к величайшему его неудовольствию, и уехала со мной.
— Вы не должны отчаиваться, если вам не удастся остаться с ним наедине, — предупредил я ее дорогой. Боюсь, что его положили в общей палате.
— Пусть они поставят ширму и отгородят кровать, — шепнула она. Я должна поцеловать его, прежде чем… прежде чем… — Она не окончила фразы.
Мы оба молчали, пока вдали не показались ворота госпиталя. И тогда я задал ей вопрос, который все время вертелся у меня на языке.
— Кто же он в действительности?
— Его зовут Джимми Даллас, — ответила она просто. — Мы были обручены. А потом его отец потерял все состояние. И Джимми подумал, что из-за этого я вдруг изменила свое отношение к нему. Но, Бульдог, клянусь вам, это не было причиной! Мне показалось, что он увлекся другой девушкой; но я ошибалась… Слишком поздно поняла я свою ошибку. Джимми исчез; я вышла замуж за Гиля. На этом матче я встретила его в первый раз после свадьбы.
Мы остановились у дверей госпиталя, и я вышел из автомобиля. На душе у меня было тяжело. Маленькое недоразумение разрослось в непоправимую трагедию. Мужчина и женщина, оба слишком гордые, чтобы искать или давать объяснение, жестоко поплатились за свою ошибку.
Она осталась ждать в автомобиле, а я отправился разыскивать Пурвиса. Я нашел его у кровати Тревора; бедняга все еще был без сознания. Доктор поднял голову, когда я на цыпочках вошел в комнату, и предостерегающе приложил палец к губам. Я вышел в корридор и ждал. Через минуту он присоединился ко мне…
— Еще ничего не могу определить, — сказал он. — Он сильно пострадал; левая рука сломана в двух местах… три ребра. Боюсь, что и спина… Но я не уверен. Меня пугает это оцепенение.
— Мистрис Веверлей здесь, — сказал я. — Мать ребенка, которого он спас. Она хочет его видеть…
— Никоим образом, — перебил Пурвис. — Я категорически запрещаю.
— Но вы не имеете права запретить мне, доктор!
Мы обернулись: она стояла в дверях коридора.
— Я должна его видеть. И не только потому, что он спас моего ребенка.
— Придется отложить ваше посещение, мистрис Веверлей, — ответил доктор. — В настоящую минуту я мог бы пустить к нему только его жену.
— Если бы я не потеряла рассудка, я была бы сейчас его женой, — решительно сказала она, проходя в палату мимо остолбеневшего Пурвиса.
— Вот так история, чорт возьми — пробормотал он, и я не мог не улыбнуться.
Мы прохаживались взад и вперед по коридору, и доктор, как истинный джентльмен, не задавал мне вопросов.
— Если спина его сломана, ему уже ничто не повредит, — задумчиво проговорил он. А если — нет, пожалуй, это может принести пользу.
Мы оба замолчали. Вдруг к ужасу моему я увидел Гиля, входившего в госпиталь.
— Боже мой! — воскликнул я. Это ее муж! Он не знает, что она здесь…
И я бросился ему наперерез, но опоздал на несколько секунд. Когда я подбежал к двери, я увидел Гиля, стоявшего у входа в палату. Казалось, он превратился в каменное изваяние. Высекая ширма скрывала от нас кровать, но ширма не заглушает звука. Я замер на месте, увидев лицо Гиля. Из комнаты ясно донесся голос его жены.
— Дорогой, дорогой мой мальчик! Тебя одного я любила всегда…
Думаю, Гиль знал о том, что она была невестой другого, но я уверен — он никогда не связывал с этим другим Тревора. Года два спустя она рассказала мне, что, выходя замуж, не скрыла от Гиля своего обручения. Она сказала ему, что любила другого… и любит его до сих пор. И Гиль женился на ней, несмотря на это. Но тогда я не знал ничего. Я видел только, что волшебный мир моего бедного друга рухнул и придавил его своей тяжестью.
Гиль первый пришел в — себя и твердым голосом сказал. — Ну, Бульдог, где же наш больной?
Еще минуту он помедлил на пороге и только тогда зашел за ширму.
— А, дорогая, — сказал он спокойно, увидев свою жену. — И ты здесь…
Минут десять он, не срываясь, играл свою роль. Потом вышел, и его жена пошла за ним. Спина Тревора не была сломана, он поправился и через пару месяцев вернулся к своим обязанностям. И един бог знает, сколько времени продолжалось бы такое положение, если бы Гиль не утонул, удя рыбу в Ирландии.
Иногда мне кажется странным, что Гиль Веверлей, один из лучших пловцов, утонул. Говорят, с ним сделалась судорога в воде. Может быть… Кто знает?
Я видел их — Джимми Далласа и его жену — два дня тому назад в отеле Ритц. Они попрежнему влюблены друг в друга, хотя женаты уже десять лет. Я остановился у их столика.
— Садитесь с нами, Бульдог, — сказала сна, — и выпейте ликеру.
Я не отказывался. Когда я собрался уходить, сна взглянула на меня задумчиво и тихо сказала. Слава бегу! Бедный Гиль не узнал… А если он знает теперь, — он поймет.
Полковник встал и прошелся по комнате.
— Вот какие неожиданные события повлекла за собой апельсинная корка…
