недрах, как бы не в силах ее покинуть. И тогда Симпсон уже наверное не пытался больше скрывать своих чувств. Лицо его, должно быть, озарилось гордостью и страстной любовью к сокровищу, трепещущему жизнью на его ладони.

А Петерс, наверное, собирался раскритиковать его находку, как будто не придавая ей значения, но, остановившись на ней, глаза его, несомненно, засверкали из-подлобья и челюсти судорожно сомкнулись, придав ожесточенный вид его, как из стали, вылитому лицу.

Без сомнения, оба сидели над пульсирующей жизнью жемчужиной, лежавшей между ними на мягкой ладони Симпсона.

Они, наверное, ничего не говорили, но из груди их, может быть, вырвался шепот восторга, которого не выразишь словами. Глотая спирт, они не спускали с нее глаз. И, может быть, Петерс протянул к ней руку, чтобы поближе ее разглядеть, а Симпсон сделал вид, будто не замечает этого, и продолжал любоваться этим чудом.

И вот, вдруг, красавица жемчужина свела их с ума: Петерс, как я узнал позже, встал с места, и вошел в комнату, находившуюся позади Симпсона. Если б Симпсон был в здравом уме, это должно было в нем возбудить подозрение.

Но он был также ненормален, как и Петерс, и замечтался над своей жемчужиной, а потому Петерсу не трудно было оглушить его сзади папуасской боевой дубиной и прикончить двумя ударами копья, висевшего на стене в виде украшения.

Петерс оглушил его папуасской боевой дубиной…

Чтобы никого не разбудить и не оставить никаких следов, он очень осторожно вытащил Симпсона в глубокую темь ночи, он уложил его в его же лодку и вывез его в лагуну, где отдал его на съедение кишащему населению воды. Он подождал немного, пока не увидал, что море вспыхнуло фосфорическим светом в том месте, где большие рыбы вступили в драку из-за тела Симпсона и, вернувшись на берег, он опрокинул байдарку и оттолкнул ее подальше от берега.

Вернувшись домой, Петерс вынул все свои жемчужины из небольшого замшевого мешечка, висевшего у него на шее на цепочке, небрежно высыпал их в коробку от спичек и водворил на их место это единственное в мире чудо.

Он докончил бутылку виски уже наедине с жемчужиной.

Известие о том, что Симпсон утонул, возвращаясь с попойки от Петерса, не заключало в себе ничего такого, что могло бы удивить или вызвать общую печаль. Повидимому, он был настолько пьян, что даже не разбудил своих «боев». А сам отвалил от берега. Видели, как его опрокинутую вверх дном лодку уносило течением в море, через каменистую гряду. Нечего было искать его тело. Мы знали, куда оно делось.

Не было также ничего удивительного в том, что о Петерсе начали ходить темные слухи. Намекали, что в эту ночь свершилось какое-то темное дело, но никому не было дела до производства следствия. У нас в Санта-Джозефс нет полиции. А сыщикам из любви к искусству у нас бы не поздоровилось. Мы вовсе не желали заводить у себя шпионов.

Я готовился к маленькой поездке в Самараи, когда Петерс, увидев меня на берегу, подошел ко мне. Мои «бои» были заняты погрузкой копры, а я за ними наблюдал, поощряя по временам их рвение хорошим пинком. Без этого, знаете, нельзя.

Петерс небрежно подошел ко мне, худой и мрачный, как тень, и поздоровался.

— Уходите? — сказал он, указывая пальцем на шкуну.

— Да, — ответил я. — Не подвезти ли вас?

Он кивнул головой.

— Счастье мне кажется изменило, наконец; думаю, что мне пора убираться на юг, пока лихорадка меня не прикончила, и немного поразвлечься. Я кое-что заработал и могу это себе позволить.

Мы всегда здесь живем в дружбе, когда, конечно, не ссоримся, и поэтому я его поздравил.

— Да, счастье изменило, — сказал он. — Нет больше никакого смысла болтаться в этой проклятой дыре.

Признаюсь, что мне тогда пришло в голову, не было ли правды в ходивших про него темных слухах. Но в Санта-Джозефс было совершенно бесполезно задаваться такими вопросами. Плата за переезд приходилась мне очень кстати, а в самом Петерсе мы вовсе не нуждались.

Плавание на шхуне с экипажем, состоящим исключительно из канаков, не особенно весело. Того и гляди наткнешься на коралловый риф, а тут еще вовсю печет солнце, приходится ругаться с неграми, да еще, вдобавок, и тараканы одолевают. Мне кажется, что очень привередливый человек скорее предпочел бы одиночество обществу Петерса. Но я не таковский. Я знал про него много больше того, что нашел нужным вам рассказать, но все-таки относился как-то снисходительно к своим грешным братьям, когда они являются единственными белыми людьми в стране чернокожих. Я не говорю, что так и быть должно, но оно так. Мы закусывали на палубе на ящиках с газолином; там же и выпивали, спали и болтали, и я не думал к нему придираться. Мне не было никакого дела до его нравственности.

Но все же я видел, что он чем-то радостно взволнован и что у него что-то было на душе, чем он хотел поделиться. Иногда мне случалось поймать на себе его взгляд, пытливо на меня устремленный из-под нависших бровей, как будто он обдумывал, можно ли мне безошибочно довериться. Видно было, что язык у него так и чешется, как он ни старался его прикусить. Я не пытался расспрашивать его. По правде сказать, я боялся, что это может иметь отношение к Симпсону. А мне, по совести говоря, не особенно хотелось что-нибудь услышать о Симпсоне. Если он имел что-нибудь сказать по этому поводу, так в Сама-рай был на это местный судья, который мог бы лучше оценить его доверие.

Вероятно, счастье продолжало валить Петерсу, так как мы совершили славный рейс, лучший из всех сделанных мною за много месяцев.

В последний вечер, который мы провели в море, Петерс выболтал свой секрет. Ночь была лунная. Море и небо как-бы сплелись между собой в серебристую ткань. Стоял полный штиль, и я развел пары во втором котле, чтобы прибавить ходу. Мы были слишком близки от нашей цели, чтобы мешкать. Мы сидели на люке, так как я хотел следить за нашим курсом. Мы мирно покуривали трубки.

Петерс первый нарушил долгое молчание.

— Вы умеете держать язык за зубами? — внезапно спросил он с некоторым оживлением.

Боюсь, что я не поощрил его к откровенности:

— Если я должен держать его за зубами, то я не вижу, почему бы вам того же не делать, — ответил я коротко.

Но он не мог уже удержаться.

— Слушайте! — сказал он. — Мне надо с кем-нибудь поговорить. Поверьте, у меня точно крылья выросли. Вы немного смыслите в жемчуге, не правда ли?

Я никогда не скрывал того, что не любил жемчужин, даже боялся их. Лучше бы их на свете не было. В них есть что-то безумное. И опять я не-стал поощрять его, хотя у меня и отлегло от сердца, когда я