золотые руки!»

Как шутят блатные, был «усердным тружеником», то есть воровал часто, но не попадался. Гулял с размахом, угощал всех, кто к нему прибился.

В то время он снимал номер в наёмном доме на Хитровке и жизнью был весьма доволен: выпить, закусить, покурить и на марух денег всегда хватало.

Беда пришла в июне тринадцатого года. Однажды под вечер на Хитровский рынок припёрся городовой Синяков. Вообще полицейские избегали появляться на Хитровке: народ здесь ютился отпетый. Могли обокрасть или финку промеж рёбер сунуть, будь ты хоть фараон египетский, а не только чин полицейский.

Этому Синякову срочно приспичило закусить солёными груздями. Яшка как на грех был выпивши. С нетрезвого куража решил Яшка украсть портмоне Синякова, а потом вернуть: «Дескать, смотри, какие мы ловкие и честные: стянул, а деньги вернул!»

То были мечты, а на деле всё случилось скверно. Пока городовой пробовал грузди, Яшка запустил клешню в его карман, стал вытягивать портмоне. Городовой схватил воришку за руку, а потом уцепился за волосы, да так, что глаза у парнишки чуть не выскочили от боли. Таким манером отволок до самого участка на Солянке.

В участке Яшку зарегистрировали как вора, сделали отпечатки пальцев, сфотографировали профиль-анфас, набили морду и отпустили.

… Теперь Яшку и братву, выпивавших в трактире Ананьина, ждало важное дело, которое стало причиной нашего рассказа.

Но для начала следует читателя ввести в курс событий.

ЖЕРТВЫ КАПИТАЛА В ПУБЛИЧНОМ ДОМЕ

Эти отпечатки пальцев, на которые воры поначалу внимания не обращали, сыграли в жизни Яшки гнусную роль. Осенью четырнадцатого года его позвал на дело хороший приятель Сергей Емельянов по кликухе Серёга Барин. У некоего Гольдберга была меховая торговля, и добра у него накопилось много.

Меховщик с семьёй и прислугой уехали в Мамонтовку на дачу. Дом в Немецкой слободе охранял дворник. Хоть и татарин, а водку жрал лучше природного русского. Когда татарин, любивший чистоту, вечерком подметал у крыльца, барин ему рубль подбросил. Дворник убрал орудия производства — метлу и совок и побежал в соседний трактир. На радостях нажрался так, что едва дополз до своей каморки и задрых как мёртвый.

Яшка и Барин дождались темноты, влезли в окно, обчистили под гребёнку, одних наличных двадцать тысяч рублей отыскали в комоде, золотишко в цветочном горшке обнаружили и ушли с концами.

Дело сделали чисто. А про отпечатки — не подумали! Отцы и деды воровали, слава Богу, никаких отпечатков слыхом не слыхали, а тут на тебе — дактилоскопия называется. Тьфу, слово какое-то поганое! Так их обоих опознали по этим отпечаткам, повязали, посадили.

Если в советское время «политические» зэки долбили английский язык, мечтая покинуть коммунистический рай, то Яшка в Бутырке начал учить разговорный татарский. И преуспел в нём, благо был весьма восприимчивым, а его соседом по нарам оказался татарин-рецидивист.

Украденное, понятно, затырили глубоко, легавые ничего не нашли, а потому деньги у подсудимых были. Наняли знаменитость — корифея русской адвокатуры Андреевского Сергея Аркадьевича, пожилого человека с густыми нафабренными усами, задумчивым взглядом и бородкой клинышком.

Судебный зал в Хомутовском тупике был полностью забит. Люди стояли в дверях, а кто попроще — сидел на полу. Все явились как на представление, словно в Большой театр слушать Собинова.

Сергей Аркадьевич за пять тысяч такую речь завернул в защиту несчастных пролетариев, жизнь которых исковеркали несправедливый общественный строй и капиталисты вроде обкраденного Гольдберга Льва Абрамовича, что даже прокурор едва не заплакал. Получалось, что этот самый Гольдберг виноват во всём, и ему бы надо дать тюремный срок за то, что он «преступно соблазнил своими нетрудовыми богатствами этих голодных и честных юношей».

Серёга Барин, узнав, что он «честный юноша», так был потрясён, что от последнего слова отказался, промямлив:

— Мне стыдно за своё плохое поведение!

Зато Кошелёк каялся страстно, бил себя в широкую грудь, и зал внимал ему с наслаждением:

— Простите нас, жертв капитала! Я читал книги Максима Горького. Да, мы с товарищем опустились «на дно». Причиной тому самодержавие и буржуи. Но ещё я читал Дарвина и понял: только труд сделает из меня человека! Как говорил Наполеон, «кто оправдывается, тот уличает себя». Поэтому я и мой товарищ по несчастью не хотим оправдываться, а хотим пойти работать на Котельный завод, что возле Симонова монастыря. Освоим хорошую рабочую профессию. И пусть эти руки, руки трудовые, — задрал руки в блатных наколках, — в дни суровой мировой войны укрепят родину! — Обернулся к подельнику: — Серёжа, ты хочешь на Котельный завод? Серёжа хочет, он мечтает бороться за Царя, Православную Церковь и Отечество! А сейчас всем собравшимся торжественно обещаю: в ближайшую зарплату сполна возместим ущерб, нанесённый гражданину Гольдбергу.

Из зала раздались крики:

— Перебьётся, паразит! Гольдберга судить! Жертвам капитала — свободу!

Любопытствующие жаждали внимать Андреевскому, а получилось — подсудимый Яшка на всех произвёл сильнейшее впечатление. Особенно то, что он читает книги. И то, что очень высокого мнения о зарплате рабочих Котельного завода.

Даже конвойные глядели на несчастных пролетариев с сочувствием:

— Страдают за простой народ!

Судья тоже, видать, впечатлительный попался, за богатого еврея дал всего два месяца тюрьмы. Поскольку приятели уже столько же отсидели в Бутырке, их сразу и выпустили.

Народ встречал страдальцев аплодисментами.

Жертвы капитала прямиком в Сандуны отправились. Попарились, а оттуда, чистенькие, побритые-подстриженные, благоухающие «Цветочным одеколоном», покатили на лихаче в дорогой публичный дом мадам Натали Орловой, что на Цветном бульваре.

Там их встретили как родных, ни в чём не отказали и просили заходить почаще.

ЧЕКИСТЫ-ГУМАНИСТЫ

Время бежало. Самодержавие свергли. В Москве с марта семнадцатого года, как и во всём государстве, началось что-то немыслимое.

Яшка и Барин ещё при проклятом царизме за ограбление купца Озерова получили срока громадные — по десять лет каторжных работ.

Они сидели в Бутырке, которая была пересыльной тюрьмой. Теперь соседом по камере оказался еврей-политик из эсеров. Он учил Яшку немецкому языку, ещё хотел преподать идиш, но бандит-полиглот отказался.

Яшка и Барин ждали отправки на каторгу и строили планы: как «сделать ноги» и вновь оказаться на свободе?

Но Яшка был везунчиком, а счастье рядом. Благодетельное Временное правительство вдруг