верхушки зеленых побегов и медленно разжевал, вычленяя во вкусе крупицы истории Клэя. Ведь в дебрях леса ничто не проходит бесследно. Что бы ни случилось, Запределье тут же узнает об этом и не забудет уже никогда. Обостренное чутье демона и толика терпения – вот и все, что нужно, чтобы потом из разрозненных клочков собрать воедино историю любого живого существа.

Вместе со вкусом травы я ощутил и несколько крупиц нужной мне информации. Я продолжил начатое: растер между пальцами комочки земли, окунул ноздри в воздух Запределья и глотнул воды, что когда-то текла в его ручейках и реках. Медленно, по крохам собирал я информацию. Когда ее набралось достаточно, я несколько дней сидел и курил – то старые безвкусные сигареты, найденные среди развалин, то свежие, украденные в деревнях, – и мысленно сшивал обрывки воедино. Этот метод отнимает много времени и сил, но я ни на миг не умерил своего усердия, как будто от этого зависело мое собственное спасение.

Теперь вся эта история здесь, у меня в голове, и я намерен записать ее для тебя, читатель, кем бы ты ни был. Быть может, ты – солдат, который пришел меня пристрелить и обнаружил эту рукопись во время обыска. А может, путник, наткнувшийся на развалины в поисках собственного рая… Что обретешь ты в моих словах? Силы для продолжения странствия или понимание его тщетности? Возможно, эти страницы, так никем и не найденные, истлеют среди руин, и тогда само Время осмыслит написанное мною.

Хочу предупредить заранее: в этих записках не будет гладкого изложения событий, ибо добытое мною знание представляет собой нечто наподобие дохлого зверя: на черепе местами еще виднеется шкура, и на месте все зубы, но одного глаза не хватает, другой превратился в гнездо для мух, от сердца осталась лишь половина, печенка съедена, а ребра сломаны и валяются вокруг… Силой чистой красоты и именем Запределья я заставлю этот скелет подняться и побежать, но не обессудьте, если мое повествование будет зиять дырами – вратами, сквозь которые закручиваются спирали лет и дышат расстояния.

Возможно, за то время, что прошло со дня моего «исследования», Клэй уже умер, но это не суть важно. Люди и демоны рождаются и умирают. Собственно, все дело в отрезке пути между двумя этими непреложными фактами. Пройдет ли он среди опасностей, чудес и невообразимых глубин, или нам суждено всю жизнь брести в пустоте и одиночестве, без всякого смысла, до самой смерти? Не знаю, что из вышесказанного вернее описывает путь Клэя. Единственное, на что я способен – составить отрывочную летопись событий, такую, какой видится она мне. Ведь я – существо половинчатое, и судить не вправе. Только ты, человек, на это способен.

Зимняя пещера

О, чистая красота, лиловый эликсир, источник наваждений!

Подумать только… А ведь однажды я сам вырвал Клэя из когтей наркотика. Как высокомерно я тогда крушил ампулы, высмеивая его желание провести остаток жизни в коконе иллюзий… Забавно, но то, что в ту пору было для Клэя ядом, теперь стало жизненным соком, который понесет его судьбу от корней, лежащих в моем сознании, через руку, сквозь ладонь, вдоль пальцев – к кончику пера и дальше, к свету девственно-белой страницы.

Вот она вскипает в моих венах, струится по извилинам мозга и наполняет жаром все пять отделов моего сердца. Вот прорастает первый чернильный побег: свиваясь и расплетаясь, он обволакивает пустоту, скручиваясь в спиральный стебель цветка, что растет со скоростью света. Он уже повсюду, вот он гнется под тяжестью белого плода, а вот под завывания ветра времен плод лопается, изрыгая стаи галдящих слепых птиц. Они летят вертикально вверх, полные решимости разбиться о купол неба, и исчезают в тысячах облаков, слившихся в единое целое. Льет живительный дождь, и зеленая лужайка ширится, в мгновение ока превращаясь в непроходимые дебри – столь бескрайние, что сама мысль о том, чтобы их пересечь, кажется кощунством.

Там, среди древних дубов, на поляне, словно вошь в голове великана, чье чело возвышается над горными грядами, можно разглядеть человека. А вон та еле видная черная точка рядом с ним – это пес с оторванным ухом.

Ближе, еще ближе… И вот я уже вижу широкополую черную шляпу, украшенную индюшачьим пером на память о первой удачной охоте. Под шляпой каштановые волосы – длинные, неумело заплетенные и перевязанные сухожилием демона. Густая борода спускается человеку на грудь. Где-то в глубине этой растительности прячутся нос и щеки, на левой – шрам от кончика заостренного хвоста. Он смотрит на север с убийственной решимостью – так, словно уже видит за тысячу миль отсюда цель своего похода.

На полях Латробии мне попадались пугала, одетые куда презентабельнее, чем этот охотник. Видавшая виды коричневая куртка, похожая на шкуру какого-то несчастного пожилого зверя, снята со скелета на развалинах Анамасобии. Фланелевая рубаха с золотыми звездами по синему полю обнаружена в уцелевшей после разгрома таверне Фрода Гибла, в ящике комода. Что еще? Простые рабочие брюки да башмаки, исконно принадлежащие Клэю. (В левом спрятан каменный нож, который, как он уверяет, по точности и изяществу разреза не уступает скальпелю физиогномиста.) Ружье, самая удачная находка, – для него словно спутница жизни: он спит с ним в обнимку, что-то ему нашептывает, холит его и лелеет. А когда приходит время убивать – убивает. Его выстрелы становятся все точнее, глаз – все наметанней, он уже сбивает демона влёт, со ста ярдов безошибочно попадая в жизненный центр между глаз. В его заплечном мешке – порядочный запас коробок с патронами, но ведь и дебри безграничны…

Пес, воплощенное безумие на четырех ногах, может быть спокоен, как утопленник, пока с ветвей не прыгает крылатый враг; и тогда его мирная, почти человеческая улыбка превращается в клацающий зубами автомат для разрывания плоти на куски. Коварная зверюга научилась вцепляться в самые незащищенные части тела моих собратьев – перепонки крыльев, мягкий живот, пах и хвост. Я своими глазами видел, как эта псина напрочь отгрызла детородный орган у напавшего на нее демона, потом проскользнула у него между лап и напоследок в клочки изодрала крылья. Вуд обладает каким-то сверхъестественным чувством уверенности в себе, словно танцовщик, исполняющий свой коронный пируэт. Он читает Клэя, будто книгу, он понимает его с полужеста, с полувзгляда. Стоит ли говорить, что за друга он готов отдать жизнь, однако сдается мне, пес последует за Клэем и после смерти – этакий жилистый, покрытый шрамами ангел-хранитель цвета безлунной ночи, неотвязный, как больная совесть.

Охотник свистнул, углубляясь в