Письменного создать вещи наиболее зрелые, сильные — этот этап творчества представлен в книге повестью «Край земли» (1942). Взяв войну как тему, он нашел в ней сугубо свое. Он изображал не битвы, победы, отступления, а был занят, как всегда, исследованием человеческих отношений, его интересовали нравственные проблемы, и война для него была особенно важной проверкой души.

И в этой повести, и в других военных рассказах, на мой взгляд, проза Письменного обретает наибольшую простоту, ясность, емкость, тревожную сдержанность. Остро ощущаешь, как переменилось время, жизнь посуровела и поседела, голос ее стал сух, негромок, а глаза, перевидевшие все на свете, мудры и печальны.

«А я по-прежнему страдаю, — писал автор, — мучаюсь, что-то пишу, и нет на душе покоя. Пусть так положено мне по профессии, но что я, приговорен к проклятой неуверенности в себе? В чем причина постоянных метаний, точно я все еще мальчишка? Кончаешь новую вещь, и каждый раз, какой бы она ни была незначительной, словно останавливаешься перед стеной: а что будет дальше?..

С возрастом, а проще сказать, к старости, человек все больше склоняется писать притчи. Вероятно, поэтому я и принялся за этот рассказ. И пусть простит меня читатель за то, что элемент назидательности в нем будет сильнее иронии, а тем более — сарказма».

Любопытно: мучительное, страстное желание высказаться до конца (высказать себя) и кажущаяся невозможность этого, в общем-то, в целом осуществляются понемногу в очерках, в притчах, в романах, письмах, дневниках. Истинная и искренняя душевная работа, боль и мысль не пропадут никогда. Как не пропала эта боль за русского изобретателя Чупрова в повести «Поход к Босфору» (1946), как остается в нашем сердце история любви Нестора Бетарова и Татьяны Андреевны из повести «Две тысячи метров над уровнем моря» (1958).

«Фарт» — удача, счастье находки — вот вознаграждение творчеству. Собственно, творчеству не нужны награды, оно само — счастье. Чудак, герой «Фарта», — счастливый человек, как и его создатель Александр Письменный. Эта книга, вероятно, поразила бы и самого Писателя — это его книга, в которой он сам выразился полностью, с той предельной художественностью, с той глубиной и искренностью, о которых всегда так тщился, был щепетилен и волнуем ими, этими вечными идолами творчества!

Михаил Рощин

В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ Роман

ГЛАВА I

Пассажиры ушли с верхней палубы, с ее подветренной стороны. Низкий берег заречья лежал в темноте, и только у самой воды виднелись светлая полоса песка и темные очертания кустарника. С пристани доносились окрики грузчиков «поберегись», торопливый их бег по сходням и глухие удары сброшенного груза. Муравьев облокотился на перила и смотрел на черную воду реки с желтыми отсветами фонарей, на огни бакенов, в темноту противоположного берега.

На речной стороне теплохода было холодно, но ему не хотелось уходить. На пристани в очереди у кассы впереди него стояла молодая женщина в синем облегающем платье. У нее были округлые плечи и загорелая шея, и когда она чуть поворачивала голову, Муравьеву открывалось ее лицо — загорелое и чистое, с маленькими, слегка накрашенными губами. Когда подошла ее очередь, женщина взяла билет на жесткое место в Брусчатое. Туда же ехал и Муравьев. И теперь он ждал, что эта женщина, так же как он, попросит разрешения у первого помощника провести два-три часа предстоящего путешествия на верхней палубе и придет сюда, на подветренную и безлюдную сторону.

Светились красные и белые огни бакенов. Медленно шевелились желтые блики на воде. Близко у борта прошла белая лодка. Было слышно тихое пение под гитару.

Теплоход прогудел последний раз, сходни убрали, заработал винт. Медленно двинулись, перемежаясь, огни, быстрее заиграли желтые блики на воде. Теплоход отчалил. Город выплыл из-за кормы. Муравьев повернул голову и увидел вблизи себя женщину в синем платье. Она сидела на скамье, облокотись на чемодан с переброшенным через него пальто и привязанной сбоку теннисной ракеткой. Она смотрела на город. Над маленькой пристанью, прилепившейся к берегу, и в обе стороны от нее среди деревьев смутно виднелись дома и две-три церкви.

Теплоход развернулся, и теперь ветер дул справа, и сюда, на эту сторону, с двух концов теплохода шли прогуливающиеся пассажиры. Официант вышел из коридора и стал у дверей.

Женщина вздохнула, поднялась, надела пальто и медленно пошла к корме. Муравьев смотрел ей вслед. Она шла прямо, крупным и твердым шагом. Что-то независимое было в ее походке. Такие женщины нравились ему, и Муравьев представил себе, что она тоже едет в Косьву, что она живет там, и живет не так уж хорошо, и вдруг случится так, что он поможет ей жить лучше.

Стало совсем темно. Небо, оба берега были теперь одинаково темными. Ветер нагнал тучи, звезд видно не было.

Унылым голосом матрос на носу кричал свое обычное:

— Под та-бак! Не маячит! — И слышно было, как он сплевывает за борт.

Муравьев медленно пошел за женщиной. Она опять сидела на скамье у другого борта и смотрела в темноту.

— Простите, — сказал Муравьев. — Вы брали передо мной билет, и я слышал — в Брусчатое. Мы — попутчики. Я тоже еду в Брусчатое.

— Очень приятно, — сказала женщина.

— Из Брусчатого вы, наверно, в Косьву едете?

— Вы угадали.

— Вот видите. Я тоже еду в Косьву. Не совсем удобное сообщение, правда? Но зимой, наверно, еще хуже?

— Зимой только узкоколейкой. И сто пересадок.

Муравьев покачал головой, сел рядом и, показав на ракетку, спросил:

— Это что же, в Косьве есть корты? Можно играть?

— Какие в Косьве корты! Это я ездила к матери в Москву.

— А в Косьве не играют в теннис?

— В Косьве играют в футбол, — назидательно заметила женщина. — Ну, да еще водные станции. Но это уж для любителей. Основное — футбол.

— Жаль, — сказал Муравьев, — я бы поиграл в теннис.

— В футбол поиграете. Беком, — сказала женщина.

— Футбол, я вижу, не особенно пользуется вашими симпатиями, а?

— Где уж там, — ответила она серьезно, — но, с другой стороны, если бы не футбол, так и совсем никаких развлечений.

Женщина разговаривала охотно, и Муравьеву это понравилось. Муравьеву вообще легче было разговаривать с женщинами, чем с мужчинами, а с такими, которые охотно разговаривают, в особенности. Он умел говорить с женщинами коротко и, как казалось ему, остроумно, а если все-таки не остроумно, то убедительно. Он испытывал чувство превосходства, когда говорил с женщинами. Его