где дул пронизывающий холодный ветер, бугрились обжигающе ледяные волны, и не было ни одной живой души, кроме них с Машей, он чувствовал себя уютно. Они с удовольствием погрелись на нескольких курортах Европы, побывали в пуританской Америке и остались разочарованы, и на пятый год своих тщательно замаскированных под обычный отдых поездок (приходилось вежливо увиливать от предложений отдохнуть в компании и иногда даже лететь обходными путями, делая лишние пересадки), наконец, добрались до Мексики.

Отель из разряда «всё включено» стоял на берегу, на закрытой высокими заборами с трёх сторон, ухоженной территории: двухэтажные корпуса, затянутые вьющейся зеленью, балконы, крытые навесами из пальмовых листьев, прохладный номер с джакузи на двоих, услужливый, всегда улыбающийся персонал. А ко всему этому прилагалось яркое, но не обжигающее солнце, прозрачная ласковая вода, тенистый обсаженный пальмами пляж, под пальмами лежаки, круглосуточная и вполне приличная еда и, на удивление, мало отдыхающих. Народ был доброжелательный, улыбчивый, не молодой: большинству было явно за сорок, а некоторым так и далеко за шестьдесят, и жутко общительный. Александр с Машей не понимали, о чём эти голые люди часами беседуют у бассейна, над чем вместе смеются, но у них сложилось стойкое убеждение, что все друг друга знают: уж так запанибратски все здоровались и обнимались. А они были сами по себе. Во-первых, русских, кроме них оказалась всего одна пожилая пара из Бостона, которая улетела через три дня после их приезда, а языками ни Александр, ни Маша не владели. А во-вторых, им никто был не нужен. У них было всё, ради чего они с такими трудностями и добирались сюда, промучившись больше суток в дороге, с задержанным из-за снегопада вылетом из Тюмени и долгой пересадкой в Москве. Был заждавшийся океан, встретивший их щекотными объятиями мелких волн, были пеликаны, камнем падающие с неба рядом с испуганными купальщиками и тяжело взмывающие вверх, на лету заглатывая добычу. Был коралловый риф, на который их отвёз маленький катамаран, и где они всласть наплавались с масками, в ластах и голышом, гоняясь за яркими разноцветными рыбками, были ночные купания и, конечно, было ленивое, расслабленное лежание на пляже. Маша равномерно, без белых полосок от купальника, подрумянивалась на солнце (потом приходилось объяснять подругам, что загорала в солярии), а Александр поставил свой лежак в тень под большим зонтом и в полузабытьи, уронив в песок купленный в аэропорту детектив, слушал шум прибоя и тихий шорох ветра, игравшего в вышине пальмовыми листьями. Даже вставать за следующим пивом было лень, и маленькие шустрые официанты — мексиканцы, быстро освоившие несколько русских слов, приносили ему из бара холодное местное пиво в пластиковых стаканах. Как и в большинстве такого рода отелей, там были ещё ежевечерние шоу и, учитывая специфику курорта, с легко-эротическим уклоном. Представления эти смахивали на клубную самодеятельность и были такого уровня, что даже Александру с Машей, не избалованным у себя в Сибири подобными развлечениями, быстро стало скучно. Сходив дважды, и оба раза не досмотрев до конца, они перестали там появляться и проводили вечера, гуляя вдоль океана или сидя в открытом баре на пляже, почти у самой воды.

Так проскользнуло десять беззаботных дней, и на следующее утро их будет ждать машина, чтобы отвезти в Канкун, в аэропорт, а дальше долгий путь домой, в морозную ледяную стужу, которая, как он выяснил в интернете, навалилась на их края. Настроение было грустное, и Александр решил попробовать ещё раз, напоследок, сходить на шоу — может, удастся развеяться.

Представление на этот раз оказалось необычным. Это было даже не шоу, а тематический вечер, и, судя по тому, как была одета публика, народ об этом знал и готовился заранее. По небольшому залу с подиумом в центре и с обязательным шестом для танцев, бродили немолодые красотки, завёрнутые в нечто, похожее на рыболовные сети с крупной ячейкой, в коротеньких кожаных юбках, топорщившихся на мощных задах, в кожаных ошейниках с шипами, высоких сапогах и с плётками всех размеров. Мужчины, сгрудившиеся у стойки, напоминали то ли клиентов бара «Голубые устрицы», то ли пародию на офицеров Третьего рейха. Из чёрной кожи было всё: мотоциклетные куртки, жилеты, ошейники, шорты, а то и просто ремешки с чашечкой впереди, едва прикрывающей причинные места, и оставляющие открытыми дряблые зады и, конечно, фуражки с высокой тульёй. Особенно выделялся один: крупный и громкоголосый толстомордый блондин в кожаном жилете, из которого выпирали жирные груди, и в таких же кожаных чёрных плавках. На его фуражке, в отличие от прочих, матово поблескивал череп с костями. Для начала публику разогрел местный балет, сплясавший под фонограмму два танца, в которых достаточно неуклюже то ли использовалась на полном серьёзе, то ли пародировалась тема садомазохизма: судя по всему, тематика этого вечера. Маша смотрела с интересом, а Александр, почему-то разозлился. Он уже дважды сходил к бару, грубо растолкав столпившихся мужчин в коже, и чем больше пьянел, тем злее становился. После выступления танцоров начались самодеятельность и конкурсы: на подиум, подбадриваемые ведущим — местным массовиком, стали выходить поодиночке или парами отдыхающие и что-то изображать под страстную и очень громкую музыку. Пора было уходить, и Маша уже почти что вывела Александра из тесного зала, но тут он заметил что-то, так заинтересовавшее и поразившее его, что грубо отцепив от себя руки жены, он застыл и уставился на маленького человечка, сжавшегося на скамеечке в затенённом углу, вдали от подиума. Человек был худ, мал и одет в полосатую концлагерную робу, даже круглая полосатая шапочка-таблетка завершала этот страшный наряд, так странно и неуместно смотревшийся даже в этом гадковатом бедламе. Александр было рванулся к нему, но в этот момент человек, стараясь быть незаметным, несмотря на свой вызывающий костюм, встал и неуверенной походкой направился к выходу. Он пошатывался и был или пьян или сильно на взводе. Александр и сам уже находился за гранью самоконтроля. Он был уже в том состоянии, когда знающие его люди говорили себе и окружающим: «Пора сваливать — у Никитича упала планка». Случалось это редко, но когда случалось, то, что такое Никитич в гневе, и в посёлке, и на буровой знали хорошо. И Александр знал за собой эту беду, но справиться и контролировать это не мог. Когда бешенство проходило, а проходило оно быстро, всплеск был коротким, он иногда и сам не мог объяснить, что именно так вывело его из себя. Знала это и Маша по своему печальному опыту, угодив дважды под тяжёлую руку мужа. И