Прозрачные картины (Светлана Васильевна Кекова) Страница 1 - Litvek

Когда я растерянно шла по дороге

вдоль маленькой речки, текущей из ада,

какие мне были открыты чертоги,

дворцы и палаты небесного града!

Берёза слыла королевой испанской,

казалась ольха разночинкой типичной,

когда я жила на Тверской, на Мещанской,

на новой Дворянской, на старой Кирпичной.

Когда я блуждала по илистым тропам

вдоль длинных долин плодоносного Нила,

Изида мне лоб украшала укропом,

а я позабыла, ушла, изменила.

В романе готическом кисти Шагала

Раскольников прятал блестящий топорик,

египетский бог с головою шакала

разглядывал сонно саратовский дворик.

Я видела это под лупою быта,

когда покупала в аптеке лекарство.

Ещё я скажу, что была мне открыта

любая из книг насекомого царства.

А бедный мой друг, как библейский Уитмен,

менял очертанья одной из Америк.

И вот, по подземным пройдя лабиринтам,

мы выбрались молча на каменный берег.

Да, волны — свинцовые волосы Леты —

сияли и льнули к неопытным душам.

Теперь мы глядим на иные предметы,

сидим на обрыве и волосы сушим.

О чём ещё нам говорить с тобою?

О чём молчать, прощаясь на бегу?

Ведь только небо бледно-голубое

да голуби на мартовском снегу

так безмятежны, так красноречивы,

что лишними становятся слова…

Но скоро, скоро ветви старой ивы

надумают — и сменят кружева.

Зашевелятся лиственные тени,

своей игрой скрывая некий клад,

и белым, влажным пламенем сирени

однажды днём зелёный вспыхнет сад.

И мы, томясь своим порывом странным,

друг к другу безбоязненно прильнём…

Как можно жечь таким благоуханным,

таким безгрешным неземным огнём?

Но тянется совсем другая повесть,

где сердца стук — как поступь каблуков…

И только солнце, как больная совесть,

выглядывает из-за облаков.

На Судище Страшнем святые стоят и грешники,

гордецы, юроды,

молчальники, пересмешники,

а одна из плакальщиц в юбке простой и кофточке

у реки сидит,

чьи-то белые моет косточки.

Обрастают косточки плотью живою, жилами,

реют, словно аисты,

ангелы над могилами,

восстают из праха лжецы, чернецы и ратники,

правдолюбцы-нищие

и богачи-развратники,

и обретший заново чресла свои и лядвии

человек

увидел,

что мир раскололся надвое.

Новый день берёзы встречают распевом знаменным…

Что же делать мне

с нераскаянным сердцем каменным?

Лишь взывать к Создателю в холоде или в зное:

дай мне, Господи,

сердце новое,

плотяное!

Созревает дикая олива…

Я листаю летний каталог:

лютики, калужница, крапива,

красный клевер, синий василёк.

Я листаю старенький помянник,

где моя записана родня,

и кузнечик, музыкант и странник,

с удивленьем смотрит на меня.

О поминовении сугубом

то стрекозы, то сверчки твердят,

а за рощей, под Мамврийским дубом,

три усталых путника сидят.

Пауков сачки и стрекоз очки,

светлячков проблесковые маячки —

это целый мир, что един в борьбе

для-себя-вещей и вещей-в-себе.

Мексиканский жук в боевой броне,

осьминог верхом на морском коне,

богомол, стеклянница, шмель, оса —

имена, и числа, и голоса.

Подают они человеку знак:

умирает зверь, увядает злак,

исправляет карму свою индус,

отправляясь в море кормить медуз.

Но когда поднимется в море шторм,

то индус и сам превратится в корм.

Так какое место в его судьбе

занимает рыба как вещь-в-себе?

Открывают рты под землёй кроты,

не снимая чёрных своих рубах…

Я давно уже перешла на «ты»

с теми, кто в словесных лежит гробах.

Вот волна встаёт, как в степи курган,

как в степи курган — погребальный холм,

а на том холме — голубой тюрбан,

а за тем холмом — мириады волн.

Фаталист опасней, чем дилетант:

он своей судьбой, как волной, влеком.

На большую рыбу похожий Кант

еле движет сломанным плавником.

А рыбак несёт на своём хребте

целый мир, что с детства ему знаком.

Только в небе звёзды горят не те,

да и в сердце нравственный спит закон.

Волнистый берег, голубая галька,

большие чайки, волны и песок…

Базар, похожий на полотна Фалька, —

там пьют вино, как виноградный сок.

Спешат хозяйки в овощные лавки,

где продаётся всяческая снедь,

они роняют шпильки и булавки,

перебирают серебро и медь.

Разглядывая их, как Мефистофель,

художник остаётся на мели,

но покупает в лавке не картофель,

а глиняные яблоки земли.

Пусть служат матерьялом для закуски!

Он выбирает самый лучший сорт.

Картофель в переводе на французский

сам по себе — словесный натюрморт.

А зрители взирают беспристрастно

на чаек, камни, волны и плоды…

И всё же наше ремесло прекрасно,

Светлана Кекова ПРОЗРАЧНЫЕ КАРТИНЫ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

1.

2.

Pomme de terre^[1]

Светлана Кекова ПРОЗРАЧНЫЕ КАРТИНЫ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

1.

2.

Pomme de terre[1]

Pomme de terre^[1]