потому, что боимся возмездия. Некому возмещать. Не потому, что боимся предать. Некого предавать. Мы не можем жить одной лишь жизнью. В лучшем случае сменить одну идею на другую. Но одна сгнила, другая (та же самая, вот что страшно) придет в брачном наряде. Нет сил женихаться. Потребны иные, не столь безвольные и слабые, как мы, женихи».
Леон огляделся, с трудом узнал кухню.
— Темно, — пожаловалась Калабухова Аня, — и холодно.
Действительно, в кухне почему-то было темно и холодно, несмотря на яркий, путающийся в зеленых кронах солнечный свет за окном.
— Тени, — прошептал Леон. — Разве ты не видишь, это тени.
Воздушными клубящимися чернилами они заполняли кухню, квартиру, оставляя по центру до входной двери узкий светящийся коридор с невесомо плавающим в нем то ли пухом, то ли снегом (но не пухом и не снегом). Прежде чем Леон догадался, что это тени, он уже знал, что надо бежать, бежать немедленно, и что у него есть силы бежать по светящемуся коридору сквозь невесомый пух и снег (но не пух и не снег), что ему, единственному из людей, дается шанс успеть, когда успеть невозможно.
Подхватив на руки Калабухову Аню, которая сама вдруг сделалась невесомой, как пушинка или снежинка, Леон помчался по светящемуся коридору, выведшему его на лестничную площадку. С лестничной площадки — во двор. Со двора — на улицу. С улицы — на пустырь за домом.
Как только Леон понял, куда бежать, коридор исчез. Весь оставшийся путь Леон ощущал одышку и сердцебиение. Калабухова Аня вмиг перестала быть невесомой. И только мысль, что нельзя подвести мертвых русских, пришедших ему на помощь, вставших тенями вокруг светящегося коридора, что небезнадежен народ, у которого такие добрые мертвые, позволила Леону добраться до кирпичного — в ряду других гаражей-коробок — гаража, приобретенного отцом у уехавшего в Израиль соседа по лестничной клетке. «Я бы мог сделать на этом гараже состояние, — помнится, сказал отцу сосед, — но оставляю его тебе всего за десять тысяч, потому что мы были хорошими соседями».
Гараж был закрыт изнутри, но Леон знал потайной способ, как поднимать из гнезда нижний железный штырь.
Распахнул тяжелые железные створки.
— Отойди! Не дыши здесь! — крикнул Калабуховой Ане. Вбежал в гараж, вырвал из машины ключ зажигания.
Мотор заглох.
Родители сидели, обнявшись, на заднем сиденье, как влюбленная парочка, невысокого пошиба парочка, потому что на переднем сиденье лежала пустая бутылка из-под портвейна «Астафа».
В стране нет бензина, Леон вспомнил километровые очереди у бензоколонок на Рижском шоссе, а они…
Его изумил обшарпанный, помятый вид машины. Раньше она такой не была. Проведя пальцем по крылу, Леон убедился, что вмятины нарисованы. Эпоксид не соврал. Отец был настоящим мастером своего нового дела.
Теряя сознание, Леон вытащил сначала мать, потом отца на свежий воздух. Взялся перекатывать, как бревна по траве, бить по щекам, делать искусственное дыхание, потому что не знал, что еще делать.
Из дальнего гаража вышел парень с канистрой.
Леон попросил его вызвать «скорую помощь».
— Если она еще существует, — парень побежал к телефону-автомату, оставив у ног Леона канистру.
«И если в автомате есть трубка», — подумал Леон.
1991–1992