![Топ книга - Код цвета [Пол Симпсон] - читаем полностью в Litvek](/tcover/84/t609684.webp)
![Топ книга - Не верьте цифрам! [Джон Богл] - читаем полностью в Litvek](/tcover/86/t609986.webp)
![Топ книга - Как не бояться выступать публично. Умение преодолевать тревожность и мгновенно очаровывать слушателей так, чтобы они вас запоминали и всегда аплодировали вам [Патрик Кинг] - читаем полностью в Litvek](/tcover/78/t610678.webp)
сравним с апостолами, но рядом с ним стоят на якоре суда, позволяющие нам заметить, насколько он огромен. Над ним гигантские руки, пытающиеся охватить мир, и все это взято в рамы... чего? Окна космического корабля, батискафа, суперсовременной виллы. Или же мы находимся в капле шлифованного хрусталя или же какой-то иной бриллиантоподобной форме? Давление тишины и тайны (Достоевский: "Тайна чем глубже, тем ближе она к Богу"), все побеждающая, лучащаяся божественность, превращающая картину в шедевр и тем самым насмехающаяся над критиками, называющими
Дали мелким обманщиком и паяцем за его постоянные подрыв авторитетов и эксгибиционизм. Глядя на эту картину, хочется опуститься на колени с учениками и молиться так красиво и по-современному, насколько прекрасен и современен этот холст, словами молитвы, что сама по себе является травестацией "Отче Наш" и приписывается нортумбрийскому монаху VII века, но родившейся, скорее всего, в позднем периоде староанглийской поэзии (XI век):
"Отче святой, живущий в небеси - Хвала тебе! И пусть святится
Так разве не поэты, вместо священников должны писать молитвы? Он желал изменить нас этими двумя руками и наполненными правдой словами, но не смог, ведь только две вещи не меряны на свете - милосердие божие и человеческая глупость, соединившаяся в брачном союзе с подлостью. Те же руки, точно такие же, как в "Тайной Вечере", видим мы и в другой картине Дали, "Распятие" (Музей Искусств в Глазго), прибитые к гигантскому кресту, что носится по орбите в космическом пространстве над тем же заливом и теми же самыми судами. Саму правду иногда освобождают - беда не в ней. Беда с теми, кто ее провозглашает - и тех за это распинают на крестах. "Распятие" в директорском кабинете MW исполняет роль плафона и одновременно потолочного окна, открывающего вид на небо. Это мое небо, и все в нем по-моему. В моем небе дом рабства рассыпался в космическую пыль, из которой уже никто не воздвигнет Стены Плача. В небе моем люди - всегда люди, а сверхчеловеки лилипутствуют в клетках, сделанных из чужих страданий.
В небе моем у урн стеклянных стоят на страже дети с васильковыми глазами ведь только им разрешено считать все голоса в моем небе.
В небе моем когда смеются то и не давятся беззвучными слезами бессильные в ненависти своей когда же говорят - не горбят спину в моем небе.
В небе моем из под прозрачной повязки Фемиды украли пару гирек дабы отвесить конец терпеньям в моем небе.
В небе моем в цветах не видно памятника бунту и Торквемада пылает на костре живьем с ободранною кожей. в моем небе.
В небе моем пред алтарями Учителя Кита все в груди бьют себя вагоны рук отрубленных за то, что сады подрезали в моем небе.
В небе моем стада мустангов несут индейцев в океане прерий богами над асфальтом воскрешенных в моем небе.
В моем небе солнца становятся покорными и просит извинения Кортес у дикарей, Альберт Эйнштейн пред Калиостро на коленях теперь он понял в моем небе.
В небе моем восставшие из пепла сны мстят яви той, которой писан ад, ха годы несвершений все у меня, на небе.
И ничего больше, кроме нескольких вышеуказанных строф, я уже ничего не скажу о тех картинах-зеркалах, которые так сильно ценю. Я не желаю, да и не смогу отдать каждой из них отдельную главу. Это не те вещи, о которых можно много распространяться. Они, скорее, принадлежат молчанию, что поселилось во мне и мечется, будто взбесившийся зверь. С ним я и иду, куда глаза глядят - через мир ростовщиков, сады без цветов, болота, откуда вытравили лосей, тропы, откуда транспарантами изгнано солнце, мимо отмерших сердец и глоток, на всю Ивановскую орущих героические гимны - сам же мечтая о тишине. Успокаиваюсь я лишь тогда, когда захожу в лес своих самых скрытых фантазмов и превращаюсь в Тащипосоха. Помните Тащипосоха, из "Долины Муммитроллей" фру Туве Янссон? Того самого, который "чуял, как где-то под шляпой начинает рождаться его мелодия, та, что на одну часть будет состоять из надежды, на две части - из весенней тоски, остальное же - это невысказанное восхищение одиночеством". Он как раз вышел в дорогу весною, как собираюсь и я сам, поскольку я страшно устал так долго сопровождать Вас по моему музею, и мне хочется отдохнуть. "Последний дом стоял совершенно одиноко под темно-зеленой стеной елового леса, а после него начиналась уже самая настоящая пустошь. Тащипосох шел все быстрее, прямо в сторону леса. И тогда в этом последнем домике кто-то приоткрыл немножко двери и очень старый голос позвал: - Ты куда идешь? - Не знаю, - отвечал Тащипосох. Дверь захлопнулась, и Тащипосох вступил в лес. Перед ним было сто миль тишины".
(Перевод и редактирование: MW, 1995 - 2003 гг.)
Дали мелким обманщиком и паяцем за его постоянные подрыв авторитетов и эксгибиционизм. Глядя на эту картину, хочется опуститься на колени с учениками и молиться так красиво и по-современному, насколько прекрасен и современен этот холст, словами молитвы, что сама по себе является травестацией "Отче Наш" и приписывается нортумбрийскому монаху VII века, но родившейся, скорее всего, в позднем периоде староанглийской поэзии (XI век):
"Отче святой, живущий в небеси - Хвала тебе! И пусть святится
Нам имя Божье за все, что есть у нас -
детей людских. Спаситель ты, Владычество твое обширно, сильна воля. Так встань же на земле и под небесным сводом. И дай сегодня же добра нам, хлеба дай, Людей всех опекун, что всем распределяешь. И не позволь нас сечь всем искушеньям, Но дай свободу нам от каждого зла вида, С сегодня и веков во веки."Так разве не поэты, вместо священников должны писать молитвы? Он желал изменить нас этими двумя руками и наполненными правдой словами, но не смог, ведь только две вещи не меряны на свете - милосердие божие и человеческая глупость, соединившаяся в брачном союзе с подлостью. Те же руки, точно такие же, как в "Тайной Вечере", видим мы и в другой картине Дали, "Распятие" (Музей Искусств в Глазго), прибитые к гигантскому кресту, что носится по орбите в космическом пространстве над тем же заливом и теми же самыми судами. Саму правду иногда освобождают - беда не в ней. Беда с теми, кто ее провозглашает - и тех за это распинают на крестах. "Распятие" в директорском кабинете MW исполняет роль плафона и одновременно потолочного окна, открывающего вид на небо. Это мое небо, и все в нем по-моему. В моем небе дом рабства рассыпался в космическую пыль, из которой уже никто не воздвигнет Стены Плача. В небе моем люди - всегда люди, а сверхчеловеки лилипутствуют в клетках, сделанных из чужих страданий.
В небе моем у урн стеклянных стоят на страже дети с васильковыми глазами ведь только им разрешено считать все голоса в моем небе.
В небе моем когда смеются то и не давятся беззвучными слезами бессильные в ненависти своей когда же говорят - не горбят спину в моем небе.
В небе моем из под прозрачной повязки Фемиды украли пару гирек дабы отвесить конец терпеньям в моем небе.
В небе моем в цветах не видно памятника бунту и Торквемада пылает на костре живьем с ободранною кожей. в моем небе.
В небе моем пред алтарями Учителя Кита все в груди бьют себя вагоны рук отрубленных за то, что сады подрезали в моем небе.
В небе моем стада мустангов несут индейцев в океане прерий богами над асфальтом воскрешенных в моем небе.
В моем небе солнца становятся покорными и просит извинения Кортес у дикарей, Альберт Эйнштейн пред Калиостро на коленях теперь он понял в моем небе.
В небе моем восставшие из пепла сны мстят яви той, которой писан ад, ха годы несвершений все у меня, на небе.
И ничего больше, кроме нескольких вышеуказанных строф, я уже ничего не скажу о тех картинах-зеркалах, которые так сильно ценю. Я не желаю, да и не смогу отдать каждой из них отдельную главу. Это не те вещи, о которых можно много распространяться. Они, скорее, принадлежат молчанию, что поселилось во мне и мечется, будто взбесившийся зверь. С ним я и иду, куда глаза глядят - через мир ростовщиков, сады без цветов, болота, откуда вытравили лосей, тропы, откуда транспарантами изгнано солнце, мимо отмерших сердец и глоток, на всю Ивановскую орущих героические гимны - сам же мечтая о тишине. Успокаиваюсь я лишь тогда, когда захожу в лес своих самых скрытых фантазмов и превращаюсь в Тащипосоха. Помните Тащипосоха, из "Долины Муммитроллей" фру Туве Янссон? Того самого, который "чуял, как где-то под шляпой начинает рождаться его мелодия, та, что на одну часть будет состоять из надежды, на две части - из весенней тоски, остальное же - это невысказанное восхищение одиночеством". Он как раз вышел в дорогу весною, как собираюсь и я сам, поскольку я страшно устал так долго сопровождать Вас по моему музею, и мне хочется отдохнуть. "Последний дом стоял совершенно одиноко под темно-зеленой стеной елового леса, а после него начиналась уже самая настоящая пустошь. Тащипосох шел все быстрее, прямо в сторону леса. И тогда в этом последнем домике кто-то приоткрыл немножко двери и очень старый голос позвал: - Ты куда идешь? - Не знаю, - отвечал Тащипосох. Дверь захлопнулась, и Тащипосох вступил в лес. Перед ним было сто миль тишины".
(Перевод и редактирование: MW, 1995 - 2003 гг.)