Мириам Залманович

 Котик Фридович

До встречи друг с другом, это были две самых неприкаянных души нашего  хайфского двора – пенсионерка Фрида Абрамовна и помойный кот Кишкуш. Гордый сын кошачьего племени завёлся здесь задолго до алии(дословно - поднятие, здесь - переезд евреев из других стран в Израиль в начале 90тых - иврит)  девяностых и, по сравнению с новоприбывшей бабкой, вполне мог считать себя местным старожилом. Вёл он себя соответственно – независимо и даже нагловато. Впрочем, бабка настолько не обращала на него никакого внимания, что Кишкуша это стало задевать – ни миску с угощением не вынесет, как местные старушки, ни ногой пнёт, как их внуки. Вечно смотрит на всех испытующе, да осуждающе вздыхает. Разве что подходя к мусорнику, у которого кот неторопливо столовался, она, завидев его, говорила что-то резкое на непонятном языке, вроде «брысь» и топала сухонькой ножкой. По-русски, на тот момент, кот понимал только «кися-кися-кися», что в отличии от скупого «брысь» сулило доброе слово и миску молока.

Молока Кишкуш не пил, как-то приучен не был, да и приучать его было некому. В отличии от избалованных жизнью домашних собратьев, он родился и вырос на улице,  как раз в углу этого двора, в коробке из-под масла, пожертвованной его кошачей мамаше местным лавочником. Лавка находилась на фасадной стороне дома, куда котятам ходу не было – их мать, битая жизнью кошка странного окраса, рассказывала, что котят там давят машины, отлавливают сердобольные любители животных и в негуманных целях используют местные подростки.

Судя по всему, и кошкам там приходилось не сладко – уходя к лавке за съестным, нерадивая мамаша пропадала дня на три и котята дрожали от страха, слыша грозные вопли огромных котов, со всей округи сбегавшихся на короткий роман. В такие дни вернуть мать к коробке мог только тропический ливень, рушивший все её амур-мур-ные планы; или горячий чай, вылитый из окна бдительной польской бабушкой, норовившей прервать эти непристойности. Тогда воздыхатели разбегались, из укрытий злобно косясь на ревнительницу нравственности и украдкой матеря её по-кошачьи. Если подобных неприятностей не случалось, в коробку кошка возвращалась день на четвертый, выглядела усталой, но довольной. Суетливо лизнув котят, она тут же засыпала, дрыхла сутки, они же спали отдельно, сбившись в кучу. Притулиться к маме им больше не хотелось – вместо сладкого молока она пахла чужими котами.

Проснувшись, кошка начинала учить своих двухмесячных отпрысков котячим премудростям. Курсы выживания и добывания были недолгими, ибо ещё через пару месяцев она благополучно разрешалась очередными потомками и судьба предыдущих её заботить переставала. Для старшеньких это означало совершеннолетие и полную свободу передвижения : хоть за дом, хоть в лавку, хоть под машину, когда ты никому не нужен — ты абсолютно свободен. Кошкины гульки и последующие роды для сонного двора на Верхнем Адаре были целым  культурным событием, оно повторялось с  завидным постоянством и постепенно все окрестности наполнились усато-хвостатыми плодами кошачей любвеобильности. Котобратия родства не признавала, промышляла по отдельности и нередко вступала в кровосмесительные связи.

Кишкуша мартовская камарилья мало интересовала, в его жизни была одна вполне человеческая любовь, по имени Яэль. Любовь была взаимной, сначала сладкой, а потом разлучно-горькой. Лет шесть-семь назад, когда Киш был ещё котёнком-подростком Яэль была чудной девчушкой, самой замечательной среди двуногих. Рыжая копна кудряшек, веснушки, за которые её так дразнили сверстники и озорные ярко-синие глаза. Такой яркий синий цвет встречается только в восточных глазах, северная красота скромнее.

Яэлькины глаза были гордостью её отца, иракского еврея, в своё время съевшего ни один пуд соли, чтобы добиться руки её мамы. То ли соль впрок не пошла, то ли  горделивая дочка выходцев из Польши забыла к руке приложить сердце, но прожив вместе года три и родив дочку они поняли, что не созданы друг для друга, а потерпев ещё года два ради ребёнка, решили друг-друга не мучить и разошлись.

С тех пор мама Яэли находилась в постоянном и безрезультатном поиске  того, для кого создана, а отец довольно быстро женился и сотворил дочке трёх братиков. Братьев Яэль любила, а их умная и по-восточному гостеприимная мама девочку дома привечала. Отец дочку по-прежнему обожал и называл  Принцессой. Всё бы хорошо, но мама Яэль считала бывшего мужа предателем и раздражалась при любом упоминании о нём. «Быстро же он пристроился, не долго горевал! Ты хоть понимаешь, что он нас предал?! Имей гордость, перестань к нему ходить. О чём тебе с ним разговаривать, этот неуч никогда двух слов связать не мог?!» — это были самые ласковые комментарии, которыми она разражалась, когда Яэль возвращалась со встречи с отцом.

Девочка маму любила так, как только может любить единственная дочь родную мать, но эмоционально была намного ближе к папе, у них даже пароль такой с детства был «Ты моя душа» — говорил ей папа, «Нет, ты моя душа» — отвечала Яэли. У неё и «ш» выравнялось самой первой в садике, так часто повторяла она это сладкое слово. Мама тогда только удивлялась и папу отгоняла, мол Яэли пора спать/кушать/гулять, перестань всё время ребёнка чмокать в лицо, это не гигиенично, и что у вас там за секреты вечные — шептаться не прилично.

 Когда папа ушёл, мама перестала называть его по имени, упоминая только как «Этот». «Этот опять тебе звонил? Опять зовёт к себе на Шабат? А ты и побежишь, как собачка, на их кус-кус, как будто у тебя нет гордости или дома, не дай Б-г нечего кушать. Ты на меня посмотри — с того момента как мы развелись, я Этому и слова не сказала, пускай теперь с Той разговаривает. Дети у него тоже теперь и без тебя есть, вот пусть их нянчит, нечего дочку от мамы на выходной дергать!». Запретить отцу видеть дочь, бывшая жена законным путём не могла, поэтому старалась настроить против него маленькую Яэльку. Яэль очень любила бывать у папы в доме — у них была Семья. Там не было так чисто и тихо как дома у мамы, всё время приходили гости и пахло готовящейся едой, иногда слишком острой, но там был настоящий дружный дом, там жили её братья, а главное там был её папа-душа.

Яэль любила ездить с папиной семьёй в разные интересные места, а когда родился третий братик, папа даже специально поменял машину на семиместную «мицубиши спейс-вагон», чтобы для его