- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (61) »
шел. Данка только удивлялась, отчего другие столько шуму поднимают из-за какого-то тумана.
Больше всего шумели фабричные. Жаловались, что хозяева платят скупо и задерживают расчет. А чем платить, если с самой весны торфяная фабрика работает кое-как, а теперь, говорят, и вовсе скоро закроется.
За лето народу в поселке сильно убавилось. Кто-то отправился в город на заработки, а старый Возняк с женой совсем съехал, даже дом заколачивать не стал, только плюнул на порог, отъезжая со двора. Зато появилось много пришлых. Мать заволновалась было, что в гостинице станет беспокойно, но пришлые вели себя мирно. С местными не задирались, разговаривали вежливо. Все допытывались о чем-то — Данка, подавая на стол, успевала краем уха слушать интересные разговоры.
— Раньше-то было проще простого, — степенно отвечал на вопросы дед Михась. — Тропки исхожены, топи промерены. Ходили, как не ходить. Да не по краю, а далеко, вглубь. Ну а тем, кто с болотницами сговаривался, и того проще: тех через самые трясины водили, в сердце болота. А теперь что? Так, по границе, по рубежу пройтись, да назад, пока туман не захороводил. А внутрь болота никому ходу нет. — Распустил хвост перед приезжими, — сказала мать. Спохватившись, углядела Данку, навострившую уши, и погнала по делам: отнести бабке стопку свежих лепешек из печи.
— А говорят, — поделилась с бабкой Данка, пристроившись на краешек стула и откусывая от лепешки, — что на болота сейчас никому хода нет. — Правду говорят, — согласилась бабка. — До прошлого-то года, помнишь, сюда по осени кто только не приезжал охотиться. Тьмы народу, с конями да с экипажами. На нижнем-то этаже от одних сундуков проходу не было… Данка вспомнила, что год назад по этому времени работы в гостинице и впрямь было невпроворот, мать с ног сбивалась и ее, Данку, то и дело заставляла помогать, приставая с разными заботами. Нынешней же осенью Данку особо не гоняли. Народу было куда как меньше, а те, которые понаехали, совсем не те, что раньше. Сундуков, считай, нет совсем, экипажей тоже. Приезжие не важничали и не строили из себя столичной знати перед поселковыми, как те, прежние. Наоборот, набивались в друзья со своими расспросами. Но, когда кто-то из гостиничных постояльцев обращался к Данке, ей отчего-то делалось неуютно. Их вежливость казалась Данке напускной, чем-то вроде тонкого слоя зеленой ряски над холодной болотной трясиной. Прорвется ряска — засосет, ахнуть не успеешь. Не странно, что мать опасалась неприятностей.
— А теперь чего стало не так? — спросила Данка. — А теперь туман, — пояснила бабка. — Морочит, глаза отводит. Шагаешь по тропе — а под ноги трясина подворачивается. — Разве же он отводит? — удивилась Данка. — Нырнул да вынырнул, всех дел. — Молчи уж мне, — тяжело сказала бабка. — Ты-то хоть никому не говори, что в болото шастаешь, как к себе на двор. Да и не ходила бы лучше туда совсем, ну ее, ту клюкву да траву болотную. — Клюква тебе самой нужна, зимой отвар пить, — резонно возразила Данка. — И траву я что, себе беру, что ли. Какая ж ты будешь травница, без трав-то! А что такое сердце болота? — Такое место, где болотницы живут. — А ты там бывала? — Давно, — ответила бабка, пряча глаза. — Было дело. — И болотниц видела? — Конечно, видела. Туда ведь только с их согласия и можно попасть. — А сейчас что? — не отставала Данка. Ее заело любопытство. — А сейчас нет их согласия, не то что в сердце людей пустить, а хоть бы и на самый краешек, — растолковала бабка. — Потому и туман. Данка помолчала, задумавшись. — Баб, а отчего мы с болотницами-то рассорились? — Так оттого и рассорились, — так же задумчиво отозвалась бабка, — что люди, это дело такое… пусти их к себе в сердце, так они его сапогами вытопчут, да спасибо не скажут.
Данка вникла и запереживала: — И как же она, такая маленькая, одна? Плачет, поди? А кто ее кормит? — Что ей плакать, дурочка, ее болото холит и лелеет, болото же и кормит! А если что,
Больше всего шумели фабричные. Жаловались, что хозяева платят скупо и задерживают расчет. А чем платить, если с самой весны торфяная фабрика работает кое-как, а теперь, говорят, и вовсе скоро закроется.
За лето народу в поселке сильно убавилось. Кто-то отправился в город на заработки, а старый Возняк с женой совсем съехал, даже дом заколачивать не стал, только плюнул на порог, отъезжая со двора. Зато появилось много пришлых. Мать заволновалась было, что в гостинице станет беспокойно, но пришлые вели себя мирно. С местными не задирались, разговаривали вежливо. Все допытывались о чем-то — Данка, подавая на стол, успевала краем уха слушать интересные разговоры.
— Раньше-то было проще простого, — степенно отвечал на вопросы дед Михась. — Тропки исхожены, топи промерены. Ходили, как не ходить. Да не по краю, а далеко, вглубь. Ну а тем, кто с болотницами сговаривался, и того проще: тех через самые трясины водили, в сердце болота. А теперь что? Так, по границе, по рубежу пройтись, да назад, пока туман не захороводил. А внутрь болота никому ходу нет. — Распустил хвост перед приезжими, — сказала мать. Спохватившись, углядела Данку, навострившую уши, и погнала по делам: отнести бабке стопку свежих лепешек из печи.
— А говорят, — поделилась с бабкой Данка, пристроившись на краешек стула и откусывая от лепешки, — что на болота сейчас никому хода нет. — Правду говорят, — согласилась бабка. — До прошлого-то года, помнишь, сюда по осени кто только не приезжал охотиться. Тьмы народу, с конями да с экипажами. На нижнем-то этаже от одних сундуков проходу не было… Данка вспомнила, что год назад по этому времени работы в гостинице и впрямь было невпроворот, мать с ног сбивалась и ее, Данку, то и дело заставляла помогать, приставая с разными заботами. Нынешней же осенью Данку особо не гоняли. Народу было куда как меньше, а те, которые понаехали, совсем не те, что раньше. Сундуков, считай, нет совсем, экипажей тоже. Приезжие не важничали и не строили из себя столичной знати перед поселковыми, как те, прежние. Наоборот, набивались в друзья со своими расспросами. Но, когда кто-то из гостиничных постояльцев обращался к Данке, ей отчего-то делалось неуютно. Их вежливость казалась Данке напускной, чем-то вроде тонкого слоя зеленой ряски над холодной болотной трясиной. Прорвется ряска — засосет, ахнуть не успеешь. Не странно, что мать опасалась неприятностей.
— А теперь чего стало не так? — спросила Данка. — А теперь туман, — пояснила бабка. — Морочит, глаза отводит. Шагаешь по тропе — а под ноги трясина подворачивается. — Разве же он отводит? — удивилась Данка. — Нырнул да вынырнул, всех дел. — Молчи уж мне, — тяжело сказала бабка. — Ты-то хоть никому не говори, что в болото шастаешь, как к себе на двор. Да и не ходила бы лучше туда совсем, ну ее, ту клюкву да траву болотную. — Клюква тебе самой нужна, зимой отвар пить, — резонно возразила Данка. — И траву я что, себе беру, что ли. Какая ж ты будешь травница, без трав-то! А что такое сердце болота? — Такое место, где болотницы живут. — А ты там бывала? — Давно, — ответила бабка, пряча глаза. — Было дело. — И болотниц видела? — Конечно, видела. Туда ведь только с их согласия и можно попасть. — А сейчас что? — не отставала Данка. Ее заело любопытство. — А сейчас нет их согласия, не то что в сердце людей пустить, а хоть бы и на самый краешек, — растолковала бабка. — Потому и туман. Данка помолчала, задумавшись. — Баб, а отчего мы с болотницами-то рассорились? — Так оттого и рассорились, — так же задумчиво отозвалась бабка, — что люди, это дело такое… пусти их к себе в сердце, так они его сапогами вытопчут, да спасибо не скажут.
* * *
Мира лепешкам обрадовалась еще больше бабкиного — оно и понятно, бабка такие часто ест, а подруге Данка домашнее печево приносила хорошо если раз в неделю. — Не скачи козой, — попросила Мира, — всю ягоду мне повытопчешь. — Не повытопчу, — сказала Данка, но переминаться с ноги на ногу перестала, села на корягу. — Мир, а туман-то этот, вы его напустили, что ли? — А то кто же еще, — кивнула Мира, вовсе не удивившись вопросу. — Чтобы люди к вам не ходили? — Чтобы не всякие люди к нам ходили, — пояснила Мира. — Ты вот, например. Ходи, кто ж тебе мешает. Лепешки у тебя вкусные, как тебя с такими лепешками не пускать, сама подумай. Болотница засмеялась и присела рядом с Данкой на корягу, полоща ноги в воде. — А те, которых вы не пускаете, они чего? — не очень понятно спросила Данка, но Мира поняла, конечно же. Перестала смеяться, вздохнула: — А тем, которых мы не пускаем, нужен жабий камень. Слыхала про такой? Данка поморщила лоб, стараясь припомнить смутно слышанное краем уха: — Это который болезни лечит? — Лечит, — согласилась Мира. — Еще как лечит. От всех болезней, от всех ядов, от самой смерти лечит. Тот, кто смертельно болен, проглотив жабий камень, поправится. Тот, кто стар и одряхлел, — помолодеет и будет жить еще сто лет. — А вам его жалко и самим надо? — понимающе спросила Данка. — Дурочка. Жабий камень у нас в голове. Вот тут, — болотница прикоснулась пальцем ко лбу. — И чтобы его достать, надо… поняла? Данка ужаснулась: — Так что ж это, они, эти охотники за камнем, вас совсем?.. — Совсем, — сказала Мира. — Ясно тебе, горюшко? Куда уж яснее. — А почему он жабий? Мира посмотрела изумленно: — Тебе что, бабка не рассказывала? Я-то думала, ты знаешь, дурочка. Данка помотала головой, обиженная, что ее второй раз обозвали дурочкой. Но попробуй тут возрази: вдруг Мира не станет рассказывать интересное! — Ты как думаешь, откуда болотницы-то берутся? — Рожаются? — неуверенно предположила Данка. — Как люди? Ой, а где тогда болотники? — Нету болотников, — хмыкнула Мира. — Не бывает… хотя, знаешь, я б не отказалась… Но, поглядев в Данкины умоляющие глаза, сжалилась и снизошла пояснить: — Когда жабе исполняется сто лет, она вьет себе гнездо и ложится на зиму в спячку, а весной на том самом месте, в травяной колыбели, просыпается новорожденная болотница. Понятно?Данка вникла и запереживала: — И как же она, такая маленькая, одна? Плачет, поди? А кто ее кормит? — Что ей плакать, дурочка, ее болото холит и лелеет, болото же и кормит! А если что,
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (61) »