чего начать. И он стал рассказывать, как двое судок они шли к проливам на грузовых судах, как было жарко в трюмах, а на палубу нельзя, чтобы не демаскировать операцию, как пришли в Стамбул и что было потом. Говорил он довольно долго, с подробностями, рассказывал, сколько и с какими ранениями "кавказцев" попало к нему на стол, как сейчас их лечат, а с завтрашнего дня со всеми ходячими ранеными можно будет увидеться в парке. Объяснил про проблему с вызовом на процедуры и уже от себя добавил, что в парке маловато лавочек.

Народ загудел: "Сделаем! Все будет!".

Полковник, наблюдавший за этим импровизированным митингом из окна своего кабинета, уже перекрестился и подумал, что этого капитана он точно никому не отдаст, когда случилось ужасное.

Тот самый казак с вокзала, оказавшийся в первом ряду, вдруг спросил Федора:

- Ты вот что скажи, Ваше благородие. Ты хоть и врач, а видать повоевал, вон наград сколько. Так скажи, зачем туда полезли? С турками-то все вроде в последние годы ровно было. Горцам они денег, ясное дело, подкидывали, но так те и без денег все равно грабить пойдут - натура такая. С ними мы знаем, как жить рядом и дело вести. Но зачем в Стамбул-то полезли и таких казаков положили! Ведь не удержим все равно!

- Не знаю, - ответил Федор. - Сам думаю и не понимаю. Еще могу понять, почему с поляками воевал. А вот после: Монголия и Стамбул - глупость все это.

Площадь молчала. Федор уже совсем собрался повернуться и возвращаться в госпиталь, когда вдруг увидел Машу. Она стояла в толпе, а рядом с ней скептически качала головой Ольга.

- Маша! - Федор двинулся сквозь толпу и она расступалась перед ним до тех пор, пока Маша не оказалась в его объятиях. Народ вокруг радостно загудел. Переполненные горем люди радовались чужому счастью.

"- Может обойдется, - подумал начальник госпиталя, - жалко парня. Хороший парень - честный".

Глава двадцать первая.

Не обошлось. На следующее утро, когда Федор появился в госпитале, его ждал срочный вызов к жандармам. Но его перспектива пообщаться с ними совершенно не смущала. Он был счастлив. Маша любила его, он - ее, и они, наконец, были вместе. Что и как все происходило в предшествующий день и последовавшую ночь - он и потом не мог вспомнить в деталях. А Ольга, позднее смеясь рассказывала мужу:

- Слава Богу, что я с ней поехала. А то они так и стояли бы до сих пор посреди площади и молча целовались. Отличная получилась бы городская достопримечательность.

И это была правда. Она сразу взяла все в свои руки. Заставила Федора выпустить Машу из рук, вывела из толпы, остановила такси, отвезла их в гостиницу и отправила в номер. Позднее им приносили еду и питье, стучали и оставляли тележку у двери. На следующее утро Ольга подняла их звонком, отвела на завтрак и отправила Федора в госпиталь со словами:

- А то тебя искать с полицией начнут, а это нам ни к чему.

Уже провожая, вытащила у Федора из кобуры тот самый еще с Испании браунинг, пояснив, что у нее он будет сохраннее.

Так оно и оказалось. Оружие Федора попросили сдать прямо на входе в жандармское отделение и по дальнейшему разговору назад бы точно не отдали.

Допрашивал Федора ротмистр - начальник отделения.

Публичный призыв к неповиновению властям и мятежу в период нахождения на военной службе. Это, по мнению ротмистра, было самым малым из того, что "светило" Федору за его выступление на площади. Он тряс пачкой рапортов и доносов от каких-то тайных и верноподданных доброжелателей, которые в деталях расписали и явный, и тайный смысл сказанного Федором. У жандарма получалось как-то так, что это чуть ли не Федор собрал на площади толпу и возбудил ее возмутительной антиправительственной агитацией. И все это с использованием офицерской формы и наград, которые он тем самым опозорил. А это - еще какая-то статья Кодекса о военных преступлениях. Так что тюрьма и каторга точно, а если не повезет - то как бы и не высшая мера.

При других обстоятельствах Федор может быть стал бы спорить, опровергать обвинения, поясняя, что его вообще-то на площадь послали, и если бы не его выступление, то как бы хуже не вышло. Требовал бы очной ставки с начальником госпиталя и много чего еще. Но сейчас он был настолько переполнен счастьем, что этот пыжащийся идиот казался ему просто смешным. С человеком, которому так хорошо, просто не может случиться ничего плохого, считал Федор, и это, казалось бы, абсолютно проигрышное наплевательское отношение к достаточно серьезным вещам, его на самом деле и спасло.

Ротмистр был действительно зол на него как черт. Федор так никогда и не узнал, что он сорвал местной жандармерии шикарную провокацию. Естественное недовольство родственников погибших и раненных искусно подогревалось агентурой местной жандармерии с целью довести людей до взрыва и потом жестко подавить его. Провокация родилась не вчера и при отсутствии контроля будет всегда использоваться спецслужбами. Решетки на госпитальной ограде были заранее подпилены, стоило толпе чуть надавить, и они бы упали, а там уже можно было стрелять, спасая больных и раненых.

А задвинутая Федором речь и его последующая встреча с Машей сняли градус напряжения толпы, и люди начали тихонько расходиться. Женщины при этом вытирали слезы, а старые казаки переговаривались между собой:

- Видал, какой парень? Орел! Весь в крестах и девушку какую отхватил себе! Дай им Бог!

Какой уж тут бунт? А ротмистр уже несколько дней нагнетал, слал в губернию сообщения, что еле удерживает город, просил подкреплений. Одним словом, демонстрировал высшую степень распорядительности. В случае успеха его явно ждал и новый чин, и перевод в губернию, а то и в столицу.

Однако, на следующий день стало ясно, что его затея провалилась полностью. Утром, когда раненые после завтрака начали выходить в парк, их ждали там и новые скамейки - по заказу городской управы артель плотников бесплатно стучала молотками всю ночь, и родные с гостинцами, а у дверей в здание встал на вахту отряд скаутов, которые бегали по аллеям, разыскивая вызванных на процедуры. Если бы кто и начал бузить, то старые казаки навели порядок сами. Быстро и эффективно. Так что бунт явно провалился.

Оставалось отыграться на Федоре. Хотя массового дела не получалось, но зато добыча тоже выглядела привлекательной: офицер-пропагандист, с боевым опытом, из бывших студентов. Ниточек можно было протянуть тоже немало, но сначала надо было сломать клиента.

А этот сидит и улыбается как какой-то идиот. Может, действительно, не в себе? Хорошо бы попробовать слегка поработать с ним в подвале, но ротмистр ждал санкции из губернского управления, а те должны были утрясти