пересекаться — сливаться, не оттесняя друг друга, — лучи света, волны звука, силы тяжести, магнитные линии? Непостижимо.

Саженцы перенесли холода неплохо — он был доволен. На обратном пути увидел, как из хижин посыпалась негритянская ребятня, затеяла перестрелку высохшими желудями. Сын Бетти Хемингс, восьмилетний Джеймс, опустившись на четвереньки, с лаем гонялся за младшей сестренкой вокруг столбов, на которых лежала перекладина с колоколом. Черты старого Вэйлса проглядывали в его лице так ясно, будто кто-то сделал слепок с мертвеца и просто обтянул его свежей светло-коричневой кожей.

Год назад, сразу после смерти отца, Марта настояла, чтобы Бетти Хемингс с потомством переехала в Монтиселло. И в те же месяцы Джефферсон купил супружескую пару невольников: Большого Джорджа и его жену Урсулу. Это обернулось спасением для маленькой Патси Джефферсон. Потому что первые месяцы после рождения жизнь ее висела на волоске. Простуды, понос, температура, кашель непредсказуемо сменяли друг друга, и врачи не могли найти причину. У Марты явно не хватало молока для ребенка. А приехавшая Урсула как раз кормила новорожденную дочь. Она просто приложила Патси к другой груди, и чудо случилось — девочка начала поправляться на глазах. Вид Урсулы, выпроставшей из расстегнутого платья две шоколадные дыни, чем-то напоминал Джефферсону древнеримскую богиню плодородия Помону, виденную им в альбоме гравюр, присланном из Милана. Но две припавшие к соскам детские головки — черноволосая и светловолосая — разрушали античный образ, переносили сцену в горячий сегодняшний день.

Марта рассказала ему, что у Бетти Хемингс было уже четверо детей от черных отцов, когда она стала наложницей владельца плантации. Вэйлс к тому времени потерял одну за другой трех жен и не надеялся, что какая-нибудь белая дама рискнет стать четвертой. Бетти была дочерью невольницы, изнасилованной капитаном Хемингсом во время перевозки партии рабов из Африки. Так что в детях, рожденных ею Вэйлсу, была только четвертинка негритянской крови.

К вечеру из Шедвела вернулся Юпитер. Воздевая руки к потолку, он стал рассказывать хозяину о том, что слабоумная Элизабет, похоже, совсем утратила остатки разума. Она убегает от всех, кто пытается к ней приблизиться, прячется в темных углах, наваливая на себя одеяла и подушки. Действие чьего-то дурного глаза налицо — в этом не может быть никакого сомнения.

— А еще была дурная примета: прямо перед моим конем дорогу переполз-ли две змеи. Где это видано, чтобы змея выбралась из своей норы в феврале?! Такого не бывало на моей памяти никогда. Масса Томас, прикажите хоть на этот раз сжечь клок овечьей шерсти и окурить углы спальни. Надо верить старикам. Они учили нас, что нет лучшего средства от вредного сглаза и грозящей беды.

Масса Томас велел ему не лезть с глупостями, а пойти и приготовить постель в кабинете. Патси опять покашливала, и встревоженная Марта хотела уложить ее с собой. Подсунув под спину вторую подушку, Джефферсон перед сном полистал ноты Боккерини, тихо напевая мелодию под нос. Музыка — почему она живет своей жизнью, абсолютно неподвластная словам? Все остальное человек может описать словами — только не музыку. Впрочем, нет. Есть еще одна важная вещь, остающаяся всегда невыразимой, всегда вне власти слов, — боль. Можно указать место, где болит, можно говорить «сильнее — слабее», но описать? Будем хвататься за слова-подмены: «режет, тянет, ноет, жжет, дергает». Все не то. То же самое и запахи. Скажем: «пахнет рыбой, левкоем, тухлым яйцом, паленой шерстью». Слух, чувство боли, обоняние — мы пользуемся ими наравне с животными. Не потому ли поневоле становимся бессловесными, как и они?

Сон подкрался незаметно, утянул его в свою бессловесную пучину. Он проснулся посреди ночи от звука колокола. Звон был слабым, нерешительным, медный язычок будто заплетался со сна, не знал, что хотел сообщить. Человеческая рука дергала его или ветер?

Джефферсон не успел додумать.

Раздался звон разбитого стекла.

Прогрохотали, осыпаясь, кирпичи в каминной трубе.

Диван ожил, дернулся под ним, словно лодка, задумавшая выбросить путешественника в воду.

Он вскочил, но и пол начал уходить у него из-под ног.

Шатаясь, хватаясь руками за кресло, за стол, за стены, он бросился в сторону спальни.

В слабом лунном свете увидел Марту, бегущую ему навстречу с Патси на руках.

— Томас! Томас! Что это? Мы гибнем? Рушится дом?! Что происходит?

— Это землетрясение! На двор! Скорее!

Он подхватил одеяло с дивана, набросил его на жену, повел к лестнице. Ступени дергались и пытались выскользнуть из-под их ног.

Сброшенная с петель дверь лежала на полу. Ледяной воздух лился в черный проем.

Они выбежали наружу и остановились под облетевшим кленом, словно надеясь найти защиту под его крепкими ветвями.

Земля под ногами опять затряслась. Казалось, невидимый великан ворочался там во сне, пытаясь устроиться поудобнее. Джефферсон в страхе оглянулся на дом. Нет, постройка выдержала удар. Четкий силуэт крыши упрямо чернел на фоне лунного неба.

Марта тихо плакала и мелко дрожала. Джефферсон забрал у нее полуголую Патси, спрятал к себе на грудь, под халат. Босые ступни быстро немели на снегу.

Со стороны негритянских хижин доносились выкрики, детский плач. Лошади ржали в конюшне. Кто-то вынес зажженный факел. В его свете стали видны фигуры полуодетых слуг, жавшихся друг к другу. Великан, довольный произведенным испугом, затих.

Все же возвращаться в поврежденное здание было слишком опасно. Остаток ночи Джефферсоны провели во флигеле Хемингсов, который почти не пострадал.

При утреннем свете стали видны трещины в штукатурке фасада и колонн. Однако кирпичная кладка выдержала испытание неплохо. Джефферсон послал слуг расчищать комнаты от обломков, вставлять стекла, навешивать двери. Сам же отправился в Шедвел.

Там разрушения оказались незначительными, дом тоже устоял. Но мать и сестры были так напуганы, что начали умолять его увезти их в Шарлот-свиль. Он с трудом убедил их, что, если землетрясение повторится, укрываться в городских постройках будет гораздо опаснее. Потом появилась горничная и объявила, что они нигде не могут найти Элизабет. Джефферсон отправил несколько рабов на поиски сестры, а сам поспешил обратно в Монтиселло. Марта была на седьмом месяце — перенесенное потрясение могло закончиться для нее преждевременными родами.

Подъезжая к тутовой аллее, он заметил на снегу странную черную завитушку. Спешился, подошел, нагнулся. Головка замерзшей змеи была беспомощно откинута, нестрашные зубки нацелены в небесную пустоту. Видимо, коршуны и