окружало странников. Сам король пиктов с войском вышел ему навстречу, и войско пало ниц, не в силах выдержать сияния — семеро хромых и слепых обрели тогда исцеление, поэтому Андрей наиболее почитаем в Шотландии — той части северных пределов Скифии, где он учил.

Удивительно, но предреченная Андреем в русской летописи слава киевских гор действительно была запечатлена в истории, причем в истории дохристианской.

4. Киевская легенда

Уже упоминался сюжет о трех братьях — предводителях полян, пришедших с Дуная — летописной славянской прародины — на Днепр.

«И быша три братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь. Седяше Кий на горе, где ныне увоз Боричев, а Щек седяше на горе, где же ныне зовется Щекавица, а Хорив на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киев».

До сего дня, продолжает летописец, в Киеве живут поляне. Казалось бы, перед нами типичное топонимическое предание: наименования киевских урочищ — трех гор и речки Лыбедь — превращены в имена культурных героев, первопоселенцев. Более того, эти имена, по предположениям филологов, могут восходить к еще более глубокой мифологической архаике: во всяком случае, имя Кий в общеславянской ретроспективе может означать культурного героя — земледельца, кузнеца и богатыря, вооруженного палицей-кием — орудием для расчистки леса под поле и т. п.

Однако сам летописец (как и все русские книжники) далек от языческой фольклорной архаики; зато как историк он не может обойти альтернативного предания о Кие.

«Ини же, не сведуще рекоша, яко Кий есть перевозник был, у Киева бо бяше перевоз тогда с оноя стороны Днепра, тем глаголаху: на перевоз на Киев».

Разные варианты топонимических преданий легко уживаются в фольклоре, но летописца не устраивает образ Кия-перевозчика.

«Аще бо бы перевозник Кий, то не бы ходил Царюгороду; но се Кий княжаще в роде своем, приходившю ему ко царю, якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при котором приходив цари. Идущю же ему вспять, приде к Дунаеви, и възлюби место, и сруби градок мал, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущии; еже и доныне наричают дунайци городище Киевець. Киеви же пришедшю в свой град Киев, ту живот свой сконча; и брат его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь ту скончашася»^[6].

Этот текст породил немало построений, относящихся уже к «научному» фольклору, — восприятию Кия как исторического князя, недавнему празднованию 1500-летнего юбилея Киева и т. п. Из летописи очевидно лишь, что составитель ее ссылается на «фольклорный» источник («якоже сказають»), не сохранивший имени «царя», при котором ходил к Царюгороду Кий. Традиционной для фольклора этиологической «реалией», которая призвана подтвердить истинность похода Кия, является городище Киевец на Дунае. Можно предполагать определенную «тенденциозность» летописца, занимавшегося разысканием того, «кто в Киеве стал первее княжити», и сделавшего Кия первым киевским князем.

Характерно при этом, что рассказ о кончине киевских братьев отличается от летописных рассказов о смерти первых киевских князей — Аскольда, Дира, Олега и др., где непременно говорится об их могилах в Киеве, известных «до сего дня». Таким образом, остается в силе заключение знаменитого историка летописания Шахматова то том, что «возникновение киевского предания едва ли не обязано этимологии географических названий» и имя культурного героя Кий оказывается производным от имени города Киев, как имя Щека восходит к имени горы Щекавица, а Хорива — к Хоревице.

Современные фольклористы обнаруживают сходство киевского предания с другими широко распространенными рассказами о первопоселенцах, которые изображаются великанами: они в состоянии перебрасывать единственный топор (и другие предметы, может быть, палицу — кий) на большие расстояния, чтобы не передавать их из рук в руки, и т. п. На первый взгляд представляется соблазнительным сближение Кия (с его «палицей») и героев с одним топором, необходимыми орудиями первопоселенцев. Однако Кий в летописи никак не соотносится с известными летописцу образами великанов доисторических времен (в том числе упомянутых обров): он и его братья считаются первыми правителями, культурными героями — предками полян.

Новый исторический комментарий к киевской легенде стал возможен после открытия Голбом древнейшего киевского документа: письма киевской еврейско-хазарской общины X в. Среди людей, подписавших этот документ, оказались носители «смешанных» славянских, тюркских и еврейских имен: это восприятие иноэтничных языковых традиций было свойственно еврейской диаспоре, переходившей на язык местного населения. В связи с этим открытием интересна гипотеза о происхождении имени Хоревица, высказанная еще в начале XX в. киевским любителем древностей Барацем: название киевской горы и одного из Полянских братьев он считал производным от священной библейской горы Хорев в Синае, где пророку Моисею была явлена неопалимая купина и даны 10 заповедей. Это был не единственный киевской топоним, связанный с иудейской традицией: согласно императору Константину Багрянородному, в середине X в. сама киевская крепость именовалась Самватас, что включало Киев в целую сеть поселений на окраинах диаспоры, носивших подобные имена. Имя Самватас, Самбатион и т. п. означало легендарную «субботнюю» реку, за которой обитают потерянные колена Израилевы и которая течет на краю ойкумены. Река эта бурлила шесть Дней в неделю, и переправиться через нее можно был лишь в субботний день — отсюда ее субботнее название. Поэтому фигура перевозчика была действительно символической.

Но Киев и в самом деле был краем ойкумены для иудейской Хазарии: по летописи, до прихода в Киев Вещего Олега в IX в. хазары брали дань со славян Днепровского Левобережья и с правобережных киевских полян — Киев был за рекой Днепр, границей Хазарского каганата. С этой точки зрения вариант киевской легенды, отнесенный летописцем к «несведущим», приобретает как раз исторический смысл: хазарам нужен был «перевоз» на другую сторону Днепра (славяне часто служили перевозчиками как по рекам Восточной Европы, так и через Дунай, перевозили не только хазар, но и авар).

Возникает вопрос, почему русский книжник, работавший на рубеже XI и XII вв. и опиравшийся на библейскую традицию, не распознал в имени Хорив названия библейской горы? Дело, видимо, было не только в том, что Библия была ему известна лишь в извлечениях —