сами обеспечим всем. Обмундирование найдем, да как-нибудь и прохарчим. Разрешите только оставить, товарищ командир.

— Детский дом разводим на Черном море, — покачал головой командир бригады. — Ну что с вами делать?

Возвратившись на катер, Балашев серьезно поговорил с Валькой, и тот так же серьезно принял его слова. Валька понял: его все же оставили на катере, а это — самое главное.

…Наступили трудные дни. Бригада подтянулась ближе к фронту. На все боевые задания неизменно выходил вместе со всем экипажем и Валька. Скоро он освоил пулемет, стал изучать сложное моторное хозяйство. Он стоял у штурвала вместе с командиром и наблюдал, каким образом повинуется воле человека корабль, какая связь между лейтенантом и Белошапкой и Сизовым. Иногда, в открытом море, командир глазами приглашал мальчишку положить руки на штурвал, указывал ему, что нужно делать, чтобы катер слушался его, и детские руки постепенно привыкли к механизму управления.

— С него будет толк, — говорил Балашев. — Вырастим доброго черноморца…

При подходе к базе для Вальки начинались мучения. Нужно было забираться в тесный моторный отсек и там, прижавшись к Сизову и Белошапке, наблюдать, как по различным трубкам и приспособлениям несется бензин, с шумом сгорает и превращается в ту страшно стремительную силу, которая мчит катер по слову приказа.

Конечно, все на базе знали, что Валька живет на «девятке», и относились к этому снисходительно и даже с насмешкой. Слишком все рассчитано было на торпедном катере, каждый сантиметр места, каждый грамм веса, чтобы обзаводиться лишним человеком, тем более мальчишкой. «Оставляйте шкерта на берегу, — говорили экипажу «девятки», — пока вы в море, гляди, он бы тут картошки начистил, рыбы наловил». Но оставаться на берегу чистить картошку и ловить рыбу Валька считал для себя оскорблением. Он слишком полюбил море, которое подчинялось их вездесущему и быстроходному суденышку, чтобы смириться со спокойной сухопутной жизнью. Катера обычно несли ночную дозорную службу, охраняя важную коммуникацию. Сюда, с наступлением сумерек, в засады приходили вражеские торпедные катера и на фоне берегов располагались в кильватерной колонне. Катера противника всегда приходили группами от четырех до двенадцати единиц. Очень трудно разобрать темные катера на фоне таких же темных крутых берегов. Здесь нужно было не только острое зрение, но и опытный глаз, умевший разбираться в изменении цветных пятен побережья. Валька помогал в наблюдении. Словно какие-то природные инстинкты помогали Вальке раньше всех обнаружить противника.

Выйдя однажды в дозор в составе двух катеров, при ведущей «девятке», Валька первым заметил на темном горизонте силуэты неприятельских кораблей. Катера прошли засаду, остановились с заведенными моторами в десяти примерно кабельтовых от береговой черты.

Проверив наблюдение мальчишки, боцман сообщил Балашеву, а тот, передав по радио на базу об обнаружении противника, решил его атаковать. Это был первый морской бой Вальки. Ему казалось безумием идти в атаку двумя катерами против двенадцати. Но Балашев мчался вперед, туда, где были корабли противника. С небольшой дистанции оба катера открыли сильный огонь. Глухой непрерывный стук пулеметов, рев моторов и шипение бурунов, вздымающихся по бортам катера, совершенно ошеломили мальчишку. На него никто не обращал внимания. Он теперь и в самом деле был лишним человеком на катере. Каждый занимался своим делом. Крутые повороты корабля он часто принимал за гибель и побледневшими губами шептал слова прощания с близкими ему людьми: «Прощайте, товарищ командир, прощайте, товарищ главстаршина, прощайте, Белошапка и Сизов». Валька чувствовал — по ним тоже ведется огонь, он слышал разрывы снарядов, видел столбы, узкие и быстрые, моментально пропадавшие за ними. Потом катер развернулся левым бортом и полетел к берегу.

Почти рядом пенили волну шесть сторожевых катеров, несясь лихо вперед, припадая на один борт, — так мчатся по степи хорошие наездники. Они вступали в бой с вражескими кораблями.

— Не допустили их выйти на коммуникацию, — потирая белые ладони, весело сказал командир. — Стреляют они беспорядочно. Я бы их кормил соломой…

Все знали, что командир просто скромничает; если бы не дерзкое маневрирование, сбившее с толку врага, пожалуй, пришлось бы выйти из боя не так благополучно. Валька был только свидетелем боя, но, раздумывая над поведением экипажа, он понял, что ему тоже могло найтись место. Но только тогда, когда… кого-нибудь не стало бы. Он сразу же отогнал от себя такие страшные мысли, от которых защемило сердце, но потом мысли эти вновь явились к нему. Примерно, если бы свалило боцмана, мог бы он броситься к пулемету и стрелять так же, как и Свиридов? Это нужно проверить, но, пожалуй, мог бы. Если бы вышел из строя командир, мог бы он продолжать сражение, так же командовать, так же лететь на врага и делать крутые развороты? Конечно, нет. Командир должен быть всегда на месте. Если он будет убит, вряд ли может на его месте работать механик или боцман. Слишком большую веру в командира воспитал в сердце своем мальчишка, чтобы допустить мысль о такой легкой замене.

После напряженной работы механик вместе с Белошапкой и Сизовым тщательно проверяли моторы.

Ловкие руки Вальки и постоянное желание сделать что-нибудь приносили свою пользу. Механик, может быть, больше всех чувствовал необходимость этого шестого человека, ставшего органически необходимым на корабле.

Валька, казалось, расширился в плечах, подобрел. Он не дичился уже, не искал в каждом слове, обращенном к нему, смысла, оскорбительного для себя. Он становился равным среди моряков и не только их катера, но и во всей базе. Кому какое дело до того, что он ходит в бескозырке боцмана или в штанах Сизова и фланелевке Белошапки. Он был одет по форме, как полагается, всегда чист и подтянут и с удовольствием отдавал всем старшим воинское приветствие. Ему нравилось сходить на берег, встречать офицеров и козырять им с поднятой головой, при строевом шаге, с особым шиком отбрасывая руку на шов.

Незаконное дитя катера никого не смущало теперь, к нему привыкли, и, пожалуй, если бы он вдруг затерялся, его отсутствие было бы заметно.

Валька затаенно ожидал какого-то дела, подвига. Что он делает? Пока ничего. Наступит время, и его спишут. А куда? Неизвестность пугала его. Если его выбросят с корабля, он жить, конечно, не будет. Он на глазах усатого командира бригады бросится в море. Вначале покажет, что он моряк и плавать умеет, а потом камнем пойдет на дно и притихнет там навсегда. Пусть тогда они поймут его душу.

Валька совершил