своим горем, не уменьшало его, но как бы растворяло и облегчало душу.

— И ему бы тут быть, — неожиданно произнес Никита. — Помнишь, что на похоронах сказал профессор?

«В данном случае мы имеем дело с еще одним осколочком войны».

Вера Михайловна еще ниже склонила голову.

Обратно они решили идти пешком, пока не устанут.

На самом выходе с кладбища Вера Михайловна еще раз оглянулась. Ее гвоздики горели на солнце и были видны даже издали, Или это ей так показалось?

— Жил наш Сереженька, как весенний снежок, недолго… — тихо, как бы для себя, сказала она. — Порадовал нас — и растаял…

Никита ничего не ответил, только крепче прижал ее к себе.

— А ежели кто родится… — после долгой паузы осторожно произнес Никита. — Ну и подрастет, конечно, способности объявятся, то учиться сюда…

Уловив слово «учиться», Вера Михайловна вспомнила школу, своих учеников.

— Как-то там мой класс? Не забыли меня?

— Еще чего, — прогудел Никита.

Дорогу переходил детский садик. Впереди воспитательница, за нею парами детишки. Воспитательница то и дело оглядывалась и поторапливала малышей, но хвост все равно отставал. Здесь играли. Трое девочек пели недружно, но очень рьяно:

Тот, кому адресовалась песенка, с лопаткой в руках, шел переваливаясь и будто не обращал внимания на дразнилку.

Он не выдержал, отмахнулся лопаткой. Девчурки, повизгивая, засмеялись.

— Быстрее, девочки, — сердилась воспитательница. — Но дети через секунду снова подхватывали:

Вера Михайловна и Никита остановились, взялись за руки и долго смотрели вслед детям.

1975–1976