Виктор Евгеньевич Каменев Россия, 21-й век

1. Гуманитарка

* * *

— И чо, поймали его? — спросил маленький Владипут, старательно обдирая с куста лесные орехи.

— Ага, — отозвался Санька, — поймаешь, как же. Говорят, хахлы чего-то такое ему дали, отчего невидимым становишься.

Серёнька промолчал. Он всё не мог забыть безумных глаз Славапута-дурачка, который постоянно задавал вопросы и ничему не верил. Отец его был запойным пьяницей, а мать — немного не в себе.

— Пацаны, брешут нам всё, — говорил Славапут, и вытаращенные глаза его блестели в свете лучины, торчащей из стены. — Я сам видел. Меня казаки споймали около самой границы. Выпороть собирались, а тут вмешался ФСБшник. У него секретарша, раззява, ключи оставила в кабинете, а дверь захлопнула. И там форточка открыта была, а все толстые. Мне, говорит, бог тебя послал. Ну, я по пожарной лестнице туда забрался, отворил им. За это ФСБшник освободил меня от порки, велел накормить, а пока ждали обеда, дал позырить в бинокль. Так вот, пацаны, хахлы — обычные люди. Никаких у них рогов, хвостов и копыт нету, как нам некоторые идиоты рассказывают.

Славапут прислушался к звукам снаружи. Амбар это был ничейным. Когда-то в нём держали общественное зерно, но затем он обветшал, в некоторых местах провалилась крыша. Ремонтировать его признали нецелесообразным, построили новый, а в этом по вечерам собиралась местная детвора.

— Прям, такие же, — послышался неуверенный голос Сеньки.

— Не совсем, — согласился Славапут. — Одежда у них яркая, все, между прочим, в обуви…

— Слушай, да прельстили тебя, вот и всё, — перебил Кадырпут, самый старший в их компании.

— Через ФСБшный бинокль? — ухмыльнулся Славапут. — Да у них там всё по сто раз освящено. Вас бы в столовую ихнюю. Мне никогда не доводилось пробовать такой еды, как у них, я так жрал, что чуть не лопнул, и ещё с собой взял. Не могу здесь сидеть, бродить пойду. Нам про столько всего брешут! Кто со мной хочет?

Но никто из пацанов не отозвался.

— Дурак ты, Славка, вот что я тебе скажу, — заметил Кадырпут.

— Ага. А ты умный. Я пойду бродить, мир увижу, ремеслу какому-нибудь научусь. А ты горбаться всю жизнь на Варсонофия. Ладно, пацаны, прощевайте.

Он протянул руку, но пожать её отважились не все. И Славапут скрылся во мраке через провал в стене.

— Вот бы с ним, — мечтательно вздохнул Серёнька.

— Вернётся через месяц, — наставительно сказал Кадырпут. — Его родители не ищут даже, а из-за тебя сразу начнётся. Вернут в два счёта. Да и дурачку идти некуда. Россия — она везде одинакова.

— Как думаете, пацаны, а к хахлам он не побежит? — робко пискнул Сенька. — Из-за него ведь тогда и на нас епитимьи наложат.

— А откуда узнают? — отмахнулся Кадырпут. — Если к хахлам попал — то всё. От них ещё никто не вернулся.

Деревня светила в ночь сотнями лучин из окошек, дом отца Варсонофия радовал глаз в ореоле электрического освещения. Пацаны повздыхали да и разошлись.

Нынче же их отправили собирать лесные орехи в угодьях священника. Норма была большая, но привычная. Приходилось работать — отец Варсонофий еду и одежду просто так не раздавал. Прошло десять дней с того разговора, а о Славапуте не было ни слуху, не духу. Серёнька механически рвал мелкие орехи и складывал их в корзину. Велика Россия и богата, нужно только работать, и всё будет. Наше дело правое, пока господь испытывает русских, но в итоге западный мир сдастся. Вот бы это случилось поскорее! Жизнь сразу станет получше, хотя и так грех жаловаться.

Серёнька осмотрелся. Вон в той канавке она бежала, пригибаясь и пытаясь скрыться за голыми ореховыми кустами. Городская. Сразу было видно, что бегать она не привычна. Серёнька, услышав топот копыт, скатился в ямку, вывороченную корнем упавшего древнего дуба. Шептались о том, будто рухнул он оттого, что сын Варсонофия пребывал во блуде, жил в городе невенчаным с актрисой старше себя. Правда, отец Серёньки так не считал, а отца Серёнька уважал. Как-то мать пряла вместе с соседками; чесали языки, понятное дело. Серёнька возился с новорожденными котятами и слушал разговоры. Когда речь шла об этом дубе, как раз и зашёл отец.

— Ну что вы, бабы, мелете, честное слово! — вскипел он. — Какое дело дубу до сына Варсонофия с актрисой?! Сердцевина выгнила, вот и упал. Мальца бы постыдились.

Как бы то ни было, а яма, вырытая корнями упавшего дуба, получилась знатной — целая землянка, если накрыть её сверху сухими ветками. Поэтому женщина и не увидела Серёньку. Услышав приближающихся конников, она выхватила из наплечной сумки перевязаный бечёвкой пакет, широко размахнулась и швырнула его в сторону упавшего дуба. Затем она побежала дальше, а Серёнька успел выползти из своего укрытия, подобрать добычу и вернуться в землянку до казаков.

Они появились из-за деревьев в парадных мундирах, расшитых золотыми нитями, в фуражках, синих штанах с лампасами и настоящих хромовых сапогах. Было их пятеро. Поняв, что казаки заметили её, женщина остановилась. Она тяжело дышала, причёска рассыпалась. Эта женщина потом ещё долго снилась Серёньке. Уж очень непохожа она была на деревенских.

Казаки пустили коней шагом и неспешно окружили свою жертву.

— По какому праву вы меня преследуете? — спросила женщина. — Я — гражданка России, у меня есть все документы и прописка.

— Сумку к досмотру, — потребовал старший казак.

— Не имеете права! Я напишу жалобу вашему атаману!

В Серёнькиной душе шла серьёзная борьба. Он восхищался казаками, но и эта женщина вела себя очень достойно. По идее он должен был выскочить и крикнуть:

— Дяденьки казаки, а она пакет выбросила!

Но выдавать эту женщину почему-то не хотелось. Она стояла в окружении казаков, глаза её сердито блестели. Другая уже молила бы о пощаде…

Тот, кто был сзади, полоснул её плетью по спине, укрытой тонкой осенней курткой, и женщину проняло. Она закричала от неожиданной резкой боли и чуть не упала, успев ухватиться за ветви орехового куста. Один из казаков содрал сумку с её плеча, раскрыл и перевернул. В жухлую траву посыпалась всякая безбожная дрянь, за которую отец Варсонофий на проповедях нещадно ругал деревенских баб: зеркальце, помада, какие-то флакончики, салфетки.

— Чему научала детей позавчера в деревне Новоявленка? — спросил старший из казаков.

— Никого я ничему не научала! Приехала родню проведать!

— А наш осведомитель говорит, что научала. И свидетели тому есть.

— Дурак ваш осведомитель. Я учительница. Говорила с детьми. Они спрашивали — я отвечала. Отдайте сумку, фашисты!

— Это кто фашист? —