с облегчением вздохнул:
— Вы чуть не опоздали.
— Да,— согласился Хауден,— мне нужно было закончить кое-какие дела.
— А у меня плохие новости,— быстро сказал Лексингтон,— сразу же после вашей речи Несбитсон и пять других министров намереваются пересесть на скамью оппозиции.
Это был сокрушительный удар. Раскол Кабинета при отставке шести министров был сам по себе плох. Но чтобы отставные министры, демонстрируя свое полное отречение от правительства и партии, открыто перешли на сторону оппозиции — такое попахивало настоящим бедствием. На памяти одного поколения такие случаи, когда отдельный депутат в драматический момент переходил на сторону противной партии, бывали крайне редко. Но чтобы четвертая часть кабинета...
Хауден мрачно подумал: такой факт неизбежно привлечет нежелательное внимание общественности к оппозиции, к союзному договору и к нему самому.
— Они сделали нам предложение,— сказал Лексингтон,— если вы отложите оглашение договора, они воздержатся от акции до вашей новой встречи с ними.
На миг Хауден заколебался. Времени в обрез, но он еще успеет связаться с Вашингтоном. Милли поддерживает прямую связь.
Затем ему вспомнились слова президента: «У нас нет времени... По нашим расчетам и логике вещей мы его исчерпали... и если осталось какое-то время, то по милости Божьей. Я молюсь, чтобы нам был дарован еще один мирный год... Это самое лучшее из всего, что мы можем сделать для наших детей и внуков...»
Он решительно сказал:
— Отсрочки не будет.
— Так я и думал,— спокойно ответил Лексингтон.— Что ж, пройдемте в зал?
Палата общин была в полном составе — ни одного свободного места ни в зале, ни на галереях. Публика, пресса, дипломаты, знаменитости сидлли так тесно, что яблоку негде было упасть. Когда в дверях появились премьер-министр и Артур Лексингтон, державшийся сзади, публика зашевелилась. Выступавший с речью заднескамеечник от правящей партии стал закругляться, поглядывая на часы, чтобы точно уложиться в указанное ему партийным организатором время.
Джеймс Хауден второй раз за день поклонился спикеру палаты и занял свое место. Он чувствовал на себе множество взглядов. А совсем скоро, после того как его речь станет достоянием телеграфных агентств, к нему устремятся взоры всей Северной Америки и даже всего мира.
Прямо над собой, на дипломатической галерее, он мог видеть советского посла, чопорного и неулыбчивого, посла Соединенных Штатов Филлипа Энгрова, верховного комиссара Великобритании, послов Франции, Западной Германии, Италии, Индии, Японии, Израиля... и многих других стран. Их доклады, переданные по телеграфу или через курьеров, поступят сегодня во все основные столицы мира.
На галерее спикера палаты возникло оживление, когда Маргарет заняла оставленное для нее место на первой скамье. Она посмотрела вниз и, встретившись взглядом с мужем, улыбнулась ему.
По другую сторону центрального прохода сидел Бонар Диц, весь — напряженное внимание. За его спиной горбился Арнолд Джини, сверкая глазами. Справа от Хаудена, на правительственной скамье, уставился неподвижным взором перед собой Адриан Несбитсон, лишь красные пятна на щеках и молодцевато развернутые плечи выдавали его волнение.
Парламентский паж почтительно положил на стол перед премьер-министром записку от Милли Фридмен: «Конгресс собрался на совместное заседание. Президент вступил в Капитолий. Он был задержан на Пенсильванияавеню восторженными толпами, но начнет свое выступление вовремя».
Задержан восторженными толпами, подумал Хауден с внезапным приступом зависти. Популярность президента прочна и только растет, тогда как его собственная — постепенно падает.
И все же...
Ни одна битва не проиграна, пока не пробил последний час. Он будет бороться до конца, даже если ему суждено пасть. Шесть министров еще не нация, и он вручит судьбу договора, как прежде, в руки народа. Возможно, тогда он выстоит и победит. Он ощутил снова прилив энергии и уверенности в себе.
До четырех часов оставалось две секунды. Зал притих.
Здесь, в этом зале, можно услышать всякое: банальности, посредственные речи и мелкие препирательства. Но наступает момент, и депутаты осознают всю ответственность своего положения. Так, как сейчас. Наступил момент, который войдет в историю страны, сколько бы лет ей ни было отпущено.
В каком-то смысле, подумал Хауден, наши слабости и наше ничтожество, но наряду с ними и высоты, на которые человеческий дух способен подняться,— отражения самой жизни. Свобода, с какою меркой к ней ни подходи,— одна из этих высот. И стоит пожертвовать малым ради ее достижения.
Он постарается найти слова, чтобы указать дорогу к этим высотам.
На Башне мира отзвонили колокольчики, и затем большой колокол Бурдона торжественно пробил четыре часа.
Спикер палаты объявил:
— Слово имеет премьер-министр.
Сосредоточившись, еще не ведая, что ждет его в будущем, Хауден начал свою речь.