разбудила меня ради часов?

— Да. Это важно.

— Если вам необходимо узнать, который час, то сейчас рано, — проворчал он, и мне пришлось крепче стиснуть юбки, чтобы не кинуть в него часами.

— Для меня это важно. Мне хочется, чтобы они заработали. Так вы поможете мне или нет?

Он отвернулся от меня, лениво закидывая одну подтяжку на плечо.

— Чем ты собираешься за это заплатить?

Его вопрос поставил меня в тупик.

— Заплатить? — это вырвалось прежде, чем я успела себя остановить. Я не хотела выдавать, что не подумала об оплате, но слово уже вырвалось.

— Да, заплатить. Ты думаешь, я работаю за бесплатно? — он вскинул голову. Внезапно я почувствовала себя попрошайкой, цепляющейся за подол плаща богача.

— Я подумала, что из доброты вы могли бы…

— Доброты, — он усмехнулся, но никогда в своей жизни я не слышала более горького звука. Затем он развернулся и зашагал прочь.

— Стойте! — потребовала я, но он продолжал уходить. Я бросилась вперёд и схватила его за рукав. Моя ладонь встретилась с непреклонной силой его руки. Трепет вернулся, но я подавила его усилием воли. Я должна заставить его увидеть меня. Я должна заставить его понять. Мне нужна его помощь, и я готова почти на все, чтобы получить её. Я попыталась торговаться.

— Я не знаю, как сумею вам отплатить, но я буду помогать в вашей работе, когда только смогу. Чего бы мне это ни стоило.

— Чего бы ни стоило? — одна из его темных бровей приподнялась.

Я отпустила его руку, оскорблённая тем, что он мог подумать, будто я предлагаю что-то неподобающее.

— Вы поняли, что я имела в виду.

— Разве? Что подумает миссис Пратт, если найдёт тебя здесь? — он схватил ручку фонаря и помахал им перед собой. Я попятилась от горячего света. — Я скажу тебе, что она подумает, — продолжил он, хотя в этом не было необходимости. — Молоденькая глупенькая дурочка, конюх-лоботряс, полный сена сеновал… Понимаешь, к чему я?

О, я его опередила.

— Я не позволю вам ставить под сомнение мой моральный облик.

Он вновь усмехнулся.

— Говоришь как сама королева. У тебя определённо есть гонор. Даже для такой чопорной и приличной служанки, как ты… — заявил он. Я уловила его намёк, и это привело меня в ярость. С кем я должна была разрушить свою репутацию? С мистером Тиббсом? — Если Миссис Пратт нас найдёт, — продолжил он, двигаясь вперёд и заставляя сделать меня шаг назад, — мы оба потеряем работу. Ты думала об этом, когда бежала сюда, чтобы умолять бродячего умельца о доброте?

Он повернулся спиной и зашагал в дальний конец каретника, унося с собой свет.

— Высокомерная сволочь, — злобное ругательство слишком легко сорвалось с моих губ, пока я смотрела, как он уходит.

***

Я сумела вернуться в дом, не вызывая никаких подозрений, а затем с особой энергией принялась за работу. Снова разбирая постель, я выплеснула раздражение в простой акт сдёргивания простыней.

Одна просьба. Я хотела только одного. Само собой, починить часы было довольно простым заданием. Но нет.

Я вынула их и стала изучать потускневшее серебро.

Что ему стоило посмотреть их?

Ничего.

Осознание того, что он был моего возраста, только все усугубляло. Я шесть месяцев чувствовала себя одинокой в этом мире, и меньше чем в пятидесяти шагах от меня был другой человек, с которым я могла бы поговорить, могла бы подружиться.

Если бы он не был такой жабой.

Он такой же пленник в этом сумасшедшем доме, как и я. Почему он не понимал?

Я засунула часы на место и села на кровать.

Дом был таким тихим.

У него были лошади, живые и дышащие создания, о которых нужно заботиться. У меня была разобранная кровать, разлитая чашка чая и сломанные часы.

Чувствуя, как гневный румянец разливается по щекам, я вынуждена была перестать думать о нем. Я должна возвращаться к бессмысленной каторге своего существования. Если только я могла вернуться к тому, как все было прежде, когда я не знала, кто такой конюх.

Той ночью я в одиночестве сидела на кухне и наблюдала, как огонь медленно угасает на почерневших камнях очага. Я снова достала часы и позволила им вращаться в тусклом свете пламени.

Могла ли я их починить? В детстве я часами наблюдала, как отец работает со своими тонкими инструментами. У него были такие замечательные руки. Непрошеный образ его обгоревшей руки среди пепла встал в моем сознании. Я потрясла головой, но глаза внезапно защипало.

Он создавал самые изумительные вещи этими руками и простыми инструментами, но запрещал мне что-либо трогать в его магазине. Когда я была ребёнком, у меня имелась привычка с помощью его инструментов разбирать всякие вещи, но мне никогда не удавалось собрать их заново. Этим я доводила отца до белого каления. Я не могла вынести мысли о том, что разберу часы в попытке починить, а потом мне останутся одни детали.

Я потёрла большим пальцем тусклое пятнышко. Я могла бы их почистить.

Моё сердце заколотилось сильнее даже от простой мысли о полировке часов. Чистка не вернёт мою разрушенную жизнь в былое русло. Ничего уже не исправить.

Конечно, не исправить. Но это не означало, что часы должны оставаться такими, какими я их нашла. Они могут быть красивыми, даже если никогда не будут вновь работать. Я могу это сделать. Я могу это изменить.

Мои сомнения казались глупыми. Я цеплялась за то, что едва ли имело какое-то значение. Мне нужно что-то изменить. И я могла изменить это.

Нет, это не вернёт моих родителей. Нет, я не почувствую себя так, будто все вернулось на круги своя.

Но сердцем я знала, что пришла пора двигаться дальше.

Я взяла тряпку, которой полировала столовые приборы, и потёрла часы.

Проблеск серебра пробился наружу. Он поймал отсвет пламени и засверкал как живой. Тёмная зола прилипла к рифлёным впадинкам гравюры, окрашивая каждую линию драматичным черным. Я невольно присмотрелась. Гравюра выглядела почти как узорчатая компасная роза с четырьмя острыми пиками для каждого направления и вторым комплектом небольших пик между ними.

Я крепко держала часы в руке, рьяно втирая в них жизнь. Серебро нагрелось в моей ладони, как будто там ему было самое место.

Эти часы больше не принадлежали моему отцу. Они мои. Я буду заботиться о них. Я буду беречь их, и я заставлю их вновь заработать.

Перевернув их, я принялась отчищать обратную сторону. После первого же прикосновения тряпки я заметила крошечный отпечаток дедушкиной метки. Якорь с двумя цепями, безошибочно узнаваемый. Papa сделал эти часы.

Закрученные линии танцевали по наружному краю часов. В центре, на своего рода приподнятой кнопке, был выгравирован круглый узор, напоминавший мне цветок с