известных преступных кланов в Соединённых Штатах.

Сальваторе «Сэмми Бык» Гравано был самым высокопоставленным американским гангстером, когда-либо становившимся федеральным осведомителем. Он переметнулся, чтобы избежать пожизненного заключения в тюрьме, а также потому, что услышал правительственные записи, на которых его босс, Джон Готти говорил о нём плохие вещи у него за спиной. Теперь арестованный нами Гравано посвящал меня в правила мафиозной жизни.

Членство в Коза Ностра — «наше дело» — становится официальным лишь после клятвы, произнесённой перед боссом, «смотрящим» и консильери семейства. После этой церемонии преступник станет известен как «сделанный». Первым вопросом тайного посвящения было: «Ты знаешь, зачем ты здесь?». Избранный должен был ответить: «нет», несмотря на тот факт, пояснил Гравано, что лишь идиот не поймёт, для чего лидеры семейства собрались вместе с ним в подвале одного из ночных клубов.

Почти на два десятилетия лидеры американской мафии заключили соглашение не принимать новых членов. В 1957 году они «закрыли книги» — термин, отражающий, что в этом процессе используется фактический обмен бумагами, в которых содержатся клички и настоящие имена их членов, среди семейств мафии — из-за серьёзной озабоченности контролем качества и проникновением информаторов. Но в 1976 году они договорились, что каждая семья может принять десять новых членов, а затем книги снова будут закрыты, и новые члены допускаются лишь для замены умерших. Для каждого семейства эти десять были самыми закоренелыми звёздными гангстерами, которых замораживали годами. Гравано пришёл в мафию как часть этого «высшего класса».

Принятие десяти новых членов после столь долгого закрытия очевидно легло бременем на преступное сообщество. В типичной церемонии посвящения ожидается, что новичок будет держать в сложенных в виде чаши руках горящее изображение католического святого, окрашенное кровью, капающей из его указательного пальца, и продекламирует: «Пусть моя душа сгорит, как этот святой, если я когда-либо предам Коза Ностру». Гравано вспомнил, что когда они дошли до драматического заключения его церемонии, ему пришлось произнести эти слова, держа взамен горящую пропитанную кровью бумажную салфетку. Семья Гамбино не позаботилась обеспечить достаточное количество портретов святых для сжигания.

Церемония посвящения Гравано не только началась со лжи, ею она и закончилась. Босс перечислил для него правила американской Коза Ностры: не убивать при помощи взрывчатки; не убивать сотрудников правоохранительных органов; не убивать других «сделанных» без официального разрешения; не спать с жёнами других «сделанных»; и не иметь дела с наркотиками. Как правило, мафия старалась следовать первым двум правилам. Американское правительство сокрушит любого, кто взрывчаткой причинит вред невинным людям или убьёт сотрудника правоохранительных органов. Но обещания не убивать «сделанных», не спать с их жёнами и не иметь дела с наркотой были ложью. Гравано и его подельники по мафии запросто делали все эти три вещи. Как объяснял это мой коллега-прокурор Патрик Фитцджеральд, они напоминали правила против драк в хоккее — на словах нет-нет, а по факту постоянная особенность этой игры.

У близкородственной сицилийской мафии было другое правило, подчёркивавшее центральное положение лживости самой сути всей организованной преступности по обеим сторонам Атлантики. Вновь принятым членам говорили, что им запрещалось лгать другим «сделанным» — называемым на Сицилии «человек чести» — если только, и это было большое если только, это не являлось необходимым для того, чтобы заманить его на смерть. Я однажды спросил другого правительственного осведомителя, киллера сицилийской мафии Франческо Марино Маннойю, об этом правиле.

«Франко», — сказал я, — «это означает, что ты можешь верить мне, если мы не собираемся тебя убить».

«Да», — ответил он, удивлённый моим вопросом. — «Люди чести могут лгать лишь о самых важных вещах».

Жизнь во Лжи. Молчаливый круг согласия. Всё под полным контролем босса. Клятвы верности. Мировоззрение мы-против-них. Ложь о вещах, больших и малых, на службе у какого-то извращённого кодекса верности. Эти правила и стандарты были отличительными признаками мафии, но на протяжении своей карьеры я удивлялся, как часто они применялись вне её.

Начало моей карьеры в качестве прокурора, особенно моя роль в противостоянии мафии, усилило мою уверенность, что я правильно выбрал карьеру. Право не было очевидным путём для меня. В конечном итоге я выбрал карьеру в правоохранительных органах, так как считал её лучшим способом помочь другим людям, особенно страдающим от рук сильных мира сего, криминальных боссов, задир. Я не знал этого в то время, но возможно, что произошедший со мной в шестнадцать лет меняющий жизнь случай, когда пистолет был в буквальном смысле приставлен к моей голове, сделал этот выбор неизбежным.

* * *

Вооружённый бандит не знал, что той ночью я буду дома. Он наблюдал через окно подвала и видел, как мои родители попрощались с лежавшей на полу гостиной фигурой, освещавшейся лишь экраном телевизора. Вероятно, он решил, что этой фигурой была моя сестра Триш. Но на самом деле это был мой младший брат Пит (Триш вернулась в колледж после осенних каникул, а наш самый младший брат, Крис, был на собрании бойскаутов). Спустя несколько минут после того как уехали мои родители, он выбил входную дверь нашего скромного дома в сельском стиле и направился прямо по лестнице вниз.

28 октября 1977 года, день, изменивший мою жизнь, был пятницей. Для большей части территории Нью-Йорка предыдущие несколько месяцев были известны как «лето Сэма», когда город и его пригороды терроризировал серийный убийца, охотившийся на сидевшие в автомобилях парочки. Но для северного Нью-Джерси это было лето — и осень — Насильника Рамси. Нападавшего прозвали так из-за дюжины нападений, начавшихся в городке под названием Рамси; наш городок, сонный Аллендейл, находился к югу от него.

Услыхав тяжёлые шаги по скрипучей лестнице подвала и низкое рычание нашей собаки, Пит вскочил и спрятался. Но вооружённый бандит знал, что он был там. Он навёл пистолет и велел моему брату выходить из своего укрытия. Он спросил, есть ли в доме кто-нибудь ещё. Пит солгал, что нет.

В то время я был старшеклассником и ботаником, имевшим мало близких друзей. Словно в доказательство этого, тем вечером я был дома, заканчивая статью для школьного литературного журнала. Это должна была быть блестящая социальная сатира о крутых ребятах, задирах, и подавляющем давлении со стороны