получается наоборот. Точный, ясный, раз и навсегда заведенный порядок. И если его соблюдать, то волы будут вести себя безропотно и безупречно. А вот если нарушить порядок, то уже этого могут не потерпеть.

Живя на хуторе Северо-Восточный, я ходил в школу во второй класс на хутор Юго-Западный — в семи километрах от нашего хутора, он был для нас вроде как бы столицей — там и школа, и почта, и правление колхоза, а у нас ничего. Вернее, я туда не ходил, а ездил на волах, которых нам, школьникам, выделил колхоз. Волов запрягали в просторную квадратную двуколку и занимались этим старшие школьники, то есть, четырехклассники. Двое из них, Тарас и Дмитро, просидев в разных классах не по одному году, были уже люди вполне солидного возраста. Утром мы собирались возле воловни, Тарас или Дмитро, или оба вместе запрягали животных, мы забирались в повозку и — цоб-цобэ — отправлялись в путь.

И все было хорошо до тех пор, пока кому-то из наших умных возниц не пришло в голову ради шутки поменять Цобэ и Цоба местами. Сказано — сделано. Запрягли, поехали.

Уже когда мы садились в двуколку, было видно, что волы проявляют какое-то недовольство, нервозность. Смотрят друг на друга, перебирают ногами, трясут рогами, дрожат. Ну, сначала как-то двинулись и вроде бы ничего. Доехали до угла школы, а там как раз поворот направо. Тарас стукнул хворостиной левого быка и говорит ему «Цобэ!». А тот не понимает, потому что он не Цобэ, а Цоб. Но его стукнули, и он пытается толкнуть того, кто стоит от него слева, а слева от него как раз никого нет. А Цобэ, слыша свое имя, пытается толкнуть того, кто стоит справа, но справа опять-таки никого. Потянули они друг друга туда-сюда, никакого поворота не получилось. Дмитро у Тараса хворостину выхватил, — «неправильно, говорит, управляешь, раз уж запрягли наоборот, значит наоборот надо и говорить. Хочешь повернуть направо, говори: „цоб!“, хочешь налево, кричи „цобэ!“». Стукнул он опять Цоба по спине и говорит ему «Цоб!», считая, что тот теперь вправо будет толкаться. Цоб направо опять не идет и опять толкает влево того, кого слева нет. А Цобэ хотя и упирается, но настоящего сопротивления оказать не может, он привык, чтобы его толкали, а не тянули. В результате двуколка наша поворачивает не направо, а как раз налево, как и полагается при команде «цоб», но при этом делает оборот градусов на триста шестьдесят с лишним. «Вот дурень! — рассердился Тарас. — Совсем скотину запутал. А ее как ее ни поставь, она свое дело знает». Стукнул он палкой Цобэ и сказал: «Цобэ». Цобэ сначала подчинился, пошел направо, а там никого нет, тогда нажал на Цоба, опять стали крутить налево. А направо — хоть так, хоть так — не идут. Дмитро соскочил на землю, уперся в шею Цоба двумя руками: «Цобэ! — говорит ему. — Так твою мать, Цобэ!» А Цоб свое дело знает и имя. И знает, что он не для того поставлен, чтобы толкаться вправо, а для того, чтобы толкаться влево. А Дмитро все в шею упирается. И тут Цоб не выдержал, мотнул башкой и зацепил рогами на Дмитре телогрейку. Дмитро хотел его кулаком по морде, а Цоб развернулся и, чуть Цобэ с ног не свалив, пошел на Дмитро на таран. Дмитро прыгнул в сторону, как кенгуру. Цоб хотел и дальше за ним гнаться, но тут его осилил Цобэ, и вся упряжка пошла направо.

Волы двуколкой нашей чей-то плетень зацепили и частично его свалили, причем свалили с треском, и треска этого сами же испугались. А потом от всего происшедшего непорядка и вовсе озверели и понеслись. Мне повезло, я был среди тех, кто за борт вылетел сразу. Но другие еще держались. А волы побежали по хутору не хуже самых резвых лошадей. Причем бежали зигзагами. При этом снесли угол школьной завалинки, растоптали попавшего под ноги индюка, потом повернули и устремились прямо к колхозной конторе. Бухгалтер по фамилии Рыба, как раз вышедший на крыльцо, кинулся обратно и захлопнул за собой дверь. Но испугался он зря — у самого крыльца правления волы крутанули вправо, перевернули брошенную посреди дороги сенокосилку, даже протащили ее немного с собой (потом она оторвалась), выскочили в степь и пошли по ней зигзагами, разбрасывая в разные стороны своих пассажиров. Когда двуколка перевернулась, в ней уже никого, к счастью, не было. Волы в таком перевернутом виде, подняв тучи пыли, дотащили двуколку до соломенной скирды, в которую сходу уперлись и, не понимая, как развернуться, стали бодать солому рогами. Тарас и Дмитро, до смерти перепуганные, с трудом собрали раненых и ушибленных детей, а потом осторожно приблизились к волам. Те все еще проявляли признаки агрессивности, но наши переростки были переростки деревенские. Они в арифметике и грамматике были сильны не очень, но с животными управляться умели. Они волов кое-как перепрягли, и, удивительное дело, те опять стали тем, кем и были до этого: безропотной и покорной скотиной, которая, если не нарушать порядок, ведет себя тихо, мирно и смирно. Не без опаски мы заняли свои места в двуколке, Тарас стукнул палкой Цоба и сказал ему «цоб», а затем стукнул палкой Цобэ и сказал ему «цобэ». Волы поняли, что теперь все правильно, порядок восстановлен, каждый на своем месте, каждый при своем имени, и — пошли вперед, напрягая свои натертые шеи, мерно перебирая ногами, передними просто грязными и задними, обляпанными во много слоев навозом.