Поэтому ничего не бойся. Скоро ты умрешь. Лучше кажи ещё шта-нибудь… На прощанье! Такое же поэтичное — про смерть, про боль, про страдания душа. Давай, не молчи! Мы все запомним твой последний слова.

«Приговоренный» упал на колени, вскинул руки, размашисто перекрестился и начал причитать…

— О, да! Это колосаль! — почитатель прекрасного вытащил из рукава батистовый платок и мягко смахнул слезу с глаз. — Какой биль талант. Он погибать молодой в этой варварской страна. Жаль, жаль. Но! Ничего нельзя поделать. О, жесткий нравы! О, злые люди! Иди, мой друг, высоко поднять голова и прими смерть красиво, так как ты читать эти великий строка! Прощай!!!

— Отставить, казнить, — Софья наконец-то приняла решение.

— Епифан!

— Да, матушка, — писарь подошел ближе.

— С сегодняшнего дня и цельную неделю ходишь по пятам за этим горе рифмаплётом.

— За кем, кормилица?

— За ним… — она ткнула пальцем в распластавшегося на коленях страдальца. — И всё, до последнего слова записываешь.

— Всё писать? Даже если он начнёт ругаться срамными словами?

— Всё пиши, Особенно если в стихах. Потом принесешь мне. А я на досуге покажу его болтовню кое-кому. И если эта билеберда действительно заслуживает внимания, то придётся перевести его на более лёгкую работу, а если нет, тогда…

— Выпорем, — перебил Епифан.

— Хорошо, — согласилась княгиня. — Выдерем как сидорову козу.

— Давай, холоп, благодари боярыню! — француз радостно толкнул мужика.

Федька пополз на коленях в сторону «святой» начальницы…

— Так, не тараторь, — чернильная душа сразу взялся за дело. — Повтори ещё раз последние слова.

— Неустанно спасибо, тебе говорю, — недовольно оглядываясь, произнес стихотворец.

— Молодец, не останавливайся. — Епифан записал концовку четверостишья и сразу начал командывать дальше. — А теперь кажи что-нибудь красивое, про стройку, про корабли…