будет рисковать без толку, - сказал Костровцев. - Он говорит, что ты должен был подождать нас. Он говорит, что ты молод и немного горяч, а специалист должен быть всегда спокоен.

- Пусть у себя учит, - сказал Снигирь зло. - Здесь не Англия.

- А еще он говорит, - опять стал переводить Костровцев, - что однажды у них на "Корнуэлле"...

- Где? - обернулся Снигирь, точно его ударили.

- На "Корнуэлле", крейсер такой английский, он на нем всю войну плавал.

Снигирь побледнел, и в глаза ему плеснул восемнадцатый год.

Он посмотрел на англичанина. Лицо его казалось теперь знакомым Не слушая, что продолжает говорить Костровцев, Снигирь вызывал из мучительно-плотного тумана мальчишечьей памяти вечер тринадцатого июля, пятницы, во всех его страшных подробностях.

Он обошел компас и взглянул англичанину прямо в лицо. Оно неприятно дергалось правой щекой. Глаза улыбались.

- Атт, сука... - сказал Снигирь и беспомощно оглянулся.

На трапе показались ноги главстаршины, и Снигирь кинулся к люку.

- Товарищ главстаршина, мне срочно к штурману!.. Подсмените!..

Старшему штурману ужин приносили на мостик. Он кончал суп, придерживая левой рукой бинокль на груди, когда в рубку вошел Снигирь.

Штурманские электрики, попадая на походе на верхнюю палубу, любили подыматься на мостик. Здесь согласно и четко работали указатели, вел свой автоматический дневник курсограф, записывая на разграфленной ленте курс корабля. На особом столе ползал одограф - его карандаш чертил по карте путь корабля, пробираясь между пунктирами отмелей. Именно за ним любили следить хозяева гирокомпасов. Он воплощал собою всю точность электронавигационного дела - маленький прибор, который плывет по карте, в совершенстве копируя движение корабля по воде.

Штурман подвинулся к столу, давая дорогу Снигирю, и, запихивая в рот хлеб, кивнул ему на одограф: любуйся, мол. Но Снигирь остановился у стола.

- Разрешите, товарищ командир, с личным делом?

- Мгм, - сказал штурман, кивая головой: кусок оказался велик.

- Товарищ командир, у нас тут англичанин...

- Точно, - сказал штурман, прожевав, и подцепил на вилку котлету.

- Я видел его в восемнадцатом году в числе матросов крейсера "Корнуэлл", которые расстреляли у нас в поселке русского матроса и двух рыбаков, - сказал Снигирь, бледнея.

Штурман перестал есть и положил вилку.

- Расскажите толком, - сказал он. Скулы его сжались, и на щеках выступили два неподвижных желвака.

Снигирь рассказал.

Тринадцатое июля не закончилось расстрелом карбаса. Англичане высадились в поселок. Они искали тех, кто доплыл до берега. Кроме Федюшки, доплыл третий русский матрос. Мокрые штаны Федюшки оказались уликой. Офицер в пиджаке с золотыми кругами на рукавах отодвигался от Федюшкиной матери. Она ползала по полу, хватаясь за длинные остроносые его ботинки. Федюшка сухими глазами смотрел на английских матросов (слезы кончились еще в воде). Тот, что стоял у двери, был высоким и тощим, и щека его неприятно дергалась. Потом они ушли, не тронув Федюшку. Дверь осталась открытой. В нее долетели сухие трески винтовочных выстрелов рядом.

Убитых похоронили на следующий день. Их было трое: русский матрос, Пашкин отец, во дворе которого нашли матроса, и Сережкин дед. Его пристрелили, потому что он ударил английского матроса, тащившего отца Пашки из избы.

- Вы не обознались? - спросил штурман, гася папиросу. - Дело серьезное, товарищ Снигирь...

- Нет, - ответил Снигирь твердо. - Я бы не узнал, если бы Костровцев не сказал, что тот плавал на "Корнуэлле". Лицо я потом вспомнил. Он постарел.

- Ну, пошли, - сказал штурман и открыл дверь. - Яков Яныч! - окликнул он младшего штурмана. - Я сейчас поговорю с командиром и спущусь вниз. Курс шестьдесят девять с половиной, так и идите.

У комиссара Снигирь повторил рассказ полностью. Комиссар собирался бриться. Горячая вода стояла на умывальнике, но ей привелось бесполезно остыть.

- Так. Позовите сюда Костровцева, товарищ Снигирь, и можете пока быть свободны, - сказал комиссар официально и потом кивнул головой: - Молодец, Снигирь! Никогда не забывай про классовую бдительность!

В пост Снигирь вернулся как пьяный. Он не мог уже быть спокойным. Нервы его натянулись.

"Классовая бдительность", - сказал комиссар. "Шовинизьма", - говорили ребята. Не все ли равно, откуда родилась эта ненависть? Она принесла плоды, и плоды эти пьянили Снигиря ощущением победы.

Как будет дальше? Он - английский подданный. Англия прикрывает его своим пышным флагом.

Вышлют из Союза... И только? А может, арестуют?

Снигирь уперся взглядом в указатель скорости. Английские буквы на нем издевались. Стрелка покачивалась насмешливо, будто палец перед носом, когда человек говорит: "Ни-ни!" Потом она резко качнулась вправо и заколебалась у цифры 12. Поход кончался.

Перед постановкой на якорь в нижний центральный пост спустился Костровцев. Он посмотрел на Снигиря внимательно и удивленно, точно увидел его в первый раз.

- Ну, как там... с англичанином-то? - спросил Снигирь, будто спокойно.

- А вот станем на якорь, приходи на партсобрание. Открытое. Комиссар сказал, чтоб ты обязательно был, - ответил Костровцев, отводя глаза в сторону.

Кают-компания быстро наполнялась, и Снигирь едва успел занять место в одном кресле с рулевым Владычиным, как вошел комиссар, а за ним англичанин, Костровцев и командир корабля. Они прошли к столу, и собрание открылось.

- Слово для доклада предоставляется политэмигранту товарищу Бэну Хьюдсону, - сказал комиссар и первым хлопнул в ладоши.

Снигирь опешил, но, пока трещали аплодисменты, сообразил, что комиссар бьет на эффект: пусть сперва тот поговорит, а потом он предложит Снигирю сорвать с него маску.

- Переводить будет товарищ Костровцев, он в Англии был, ему и карты в руки, - сказал комиссар, садясь. - Скажи ему, пусть начинает.

Англичанин встал, заметно волнуясь.

- Комредс, - сказал он и быстро произнес длинную фразу.

- Товарищи, - сказал Костровцев, смущаясь и отодвигая пальцем воротник кителя, - прежде всего он просит позволения... передать вам... - Он махнул рукой и быстро закончил: - Одним словом, приветствует Красный Балтийский флот от имени Английской коммунистической партии и все такое прочее...

Командир улыбнулся, и, пока хлопали, он, наклонившись к комиссару, что-то ему сказал, смотря на англичанина. Тот тоже улыбнулся и стал говорить медленнее. Костровцев, запинаясь, переводил:

- Товарищи! В нашем общественном... общем деле освобождения рабочих всего мира большим... как это... препятствием служат национальные переборки...

- Перегородки, - подсказал командир, и англичанин опять улыбнулся, смотря на Костровцева.

- Верно, национальные перегородки...