условность, шутку.

— Однако трое мертвых, — пробормотал я, и вновь тот холодок прошел — змейкой по позвоночнику.

— Но какая же связь?

— Не знаю.

В наступившей паузе, казалось, мы подошли к тайне за пределами наших земных возможностей. Я сказал:

— Символическая-то связь налицо, ее сам Паоло подчеркнул. Эти тайные структуры испокон веков функционируют как евангельские перевертыши: Святая Троица — «Тринити триумф», возлюби врага — убей, Литургия — черная месса, Крещение — яд «погребенных»…

— Да Всеволод и не воспринимал про врага буквально!

— Но завещание на всякий случай составил… Нет, воспринимал! — воскликнул я. — Помнишь Дом Ангела? Он был потрясен: «Вот так встреча в вечном городе! Кто тебя сюда послал?» Я говорю, деньжат, мол, удалось подзаработать, построил дом. А он сказал с усмешкой и как-то странно, невпопад: «Неужели ты мой враг?» И я пережил — тоже невпопад — секунду ненависти. Вдруг — мы стали врагами.

— «Вдруг» такого не случается. Вы были соперниками во всем, и в творчестве, и в жизни. Ты беден…

— Это соперничество он давно изжил — компенсировал, так сказать, капиталами.

— Не изжил. Зачем он донес про тебя и художницу и мы расстались?

— И все-таки не он пытался меня отравить, а я его!

— Защитная реакция — заразился.

— Мне, конечно, хотелось бы свою вину свалить на покойного… — Я усмехнулся. — Впрочем, какая-то доля истины в твоих словах есть. Инициация в оккультной традиции имеет своим элементом шок, когда потрясенный человек меняется кардинально, как бы переживает второе, «мистическое» рождение. Я это очень сильно в Петре почувствовал, и в поэме есть намек: «Вы причастились ядом знанья — и пережили жизнь и смерть, ваш враг умрет…»

— Ой, какой забубенный романтизм!

— Что ж, Севка был графоманом, но в байронических ветхих одеждах чувства-то искренние. Представь! В белом палаццо ночью на пиру некто заявляет: вы выпили бокалы с ядом и сейчас умрете.

— Да кто ж поверит!

— Зависит от силы внушения. Паоло обладает ею, Марья Павловна почувствовала и недаром прозвала его граф Калиостро. Итак — шок. Потом разрядка: не вы умрете, а ваш враг.

— Да! Всеволод сказал, давая нам завещание подписать: «Уж если мне суждено иметь врага, он от меня ничего не получит!»

— Поздно спохватился. Паоло их уже закодировал.

— Их?

— Судя по всему, ко мне по наследству перешел Петр. Думая, что держит меня в руках (почти буквально — на берегу пруда показалось — сейчас задушит), он слишком раскрылся. А структура секретнейшая, раз все бумаги уничтожены, даже вариант несчастной поэмы… — Я замолчал. — Нас было пятеро друзей, — выговорилось с трудом, ком в горле, — юных друзей «Аполлона». Понимаешь, радость моя… — Я сбился, нечаянно обратившись к ней по-прежнему, когда мы любили друг друга.

— Почему ты замолчал?.. Родя, что с тобой?

— Я плачу.

Она дотронулась пальцами до моих глаз, мне не было стыдно. Как я жил без нее?.. Наконец выговорил:

— Вот с той ненависти все и началось, магический импульс передался мне, я искал смерти… Наша несчастная бабка… «Погребенные» — пародия на причастие не виноградом и хлебом, а смертью.

— Паоло подарил мне фотографию, они такие живые и страшные. А теперь совсем другие. Я включила свет, но не успела рассмотреть, спустилась к тебе…

— Да, мы сегодня затронули, разрушили центральный символ.

— Скажи, может, он всерьез все оставил Церкви?

— Может быть.

— А мы-то с Женечкой ничего не поняли!

— И он не успел поговорить со мной!

— Где он, Родя?

— Недосягаем. Она намекнула. В родовом имении есть дворянский пруд, черные ели и болотная топь, в которой погребен Евгений.

Мы вошли в дом, в «трапезную», остановились над нею.

— И тебя ждало это место?

— Тебя, радость моя. Я не беженец, а богатый наследник (если уничтожить завещание), обо мне есть кому побеспокоиться.

— Но как же…

— У нее была моя записка. Вот она. — Я поднял с пола и разорвал жалкий клочок бумаги. — К твоему приходу она оплакивала бы самоубийцу, и ты присоединилась бы к ней, и доктор объяснил бы, как по примеру великих поэтов я несколько дней носил при себе предсмертное письмо.

Наташа произнесла сурово:

— Напрасно она так понадеялась на мое простодушие.

— Напрасно. Ты слишком любишь жизнь.

— Слишком?

— Нет! Так, как надо.

Она сказала что-то тихо-тихо, а я не стал переспрашивать, потому что послышалось «я тебя люблю». Нет, не буду переспрашивать… А она вдруг говорит:

— Ты хочешь присоединить ее к Женечке?

— Нет!

— Что же делать? Никакой следователь в такую фантасмагорию не поверит.

— Разве что Порфирий Петрович… — Я с натугой усмехнулся. — Да со времен Достоевского много воды утекло.

— Пострадать хочешь?

— Ответить. Мне это в радость будет, честно. А там как Бог даст.

— Он тебя возлюбил и трижды спас.

— Да уж, я по самому краю ходил… Наташа, разумеется, я скажу, что сам переставил кружки.

— Нет уж! До конца, так до конца пойдем.

Мы устремились наверх. И с последним ужасом увидел я, как по фреске — из центра уничтоженной золотой чаши с пурпуром — расползаются глубокие трещины; они уже достигли черного растения и подбирались разрушить склеп, а три фигуры в разноцветно-тусклых одеждах почти распались на части — через тридцать лет наконец получили покой «Погребенные».

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.