такой же мере, в какой до войны оно составляло неотъемлемую часть мировоззрения британского офицера и джентльмена ("Без посредства Голсуорси").
Придерживаясь истины, Кольер показывает древние грехи зависти и вожделения трансформированными - в духе времени - в жадность к деньгам вообще, а к чужим - в особенности; она становится сущностью его персонажей и двигателем действия в таких рассказах, как "Бешеные деньги", "Перестраховка", "Другая американская трагедия", "Ночью все кошки черны", "Все отменяется", "Спящая красавица", "Зеленые мысли", "Карты правду говорят". Лики жадности весьма разнообразны, но читатель не найдет среди них ни одного симпатичного; правда, столь же малоприятны у Кольера и облики всех остальных пороков в их сугубо британском и американском вариантах XX века - лицемерия (рассказы об офицерах и джентльменах, "Придуманный мистер Вельзи"), предательства ("Механическая кошка"), сластолюбия ("Всадница на сером коне"), ревности ("На добрую память"). И далее в том же роде.
Мишенью гротесков Кольера становятся не только современные нравы, но и социальные явления - замкнутый на себя мир кинобизнеса ("Кино горит", "Все отменяется"), индустрия производства бестселлеров и литературных репутаций ("Вариации на тему", "Творческое содружество"), самоновейшие помрачения разума типа возведенного в культ психоанализа ("Толкование сновидения"). А коль скоро исконные глупости человеческого рода показаны автором в современном их бытовании, то и ведомство, в обязанности которого от сотворения мира входит насаждать пороки и глупости, одновременно их наказывая, тоже претерпевает существенную модернизацию. Фантазия Кольера по части выдумки непередаваемо комичных и в то же время логически обоснованных форм и признаков такой модернизации дьявольского промысла неисчерпаема и парадоксальна. Ее венец - концепция ада как претворенного в вечность образа существования мелкобуржуазного лондонского предместья ("Дьявол, Джордж и Рози") или как безостановочно, без перерывов и выходных, работающего второразрядного танцевального зала ("Правильный шаг").. Точность и расчетливая аккуратность в описаниях самых ничтожных мелочей свойственны Кольеру, бесстрастно ироничному создателю своей фантастической реальности, которую он выстраивает с учетом ее сказочных закономерностей и извращенной, однако на свой лад последовательной логики именно ею определены, скажем, форма и направление зеленых (в буквальном значении) мыслей мистера Маннеринга из одноименной новеллы или поведение оцивилизованного орангутана-литератора, главного персонажа "Вариаций на тему".
Выраженное фантастическое начало или, на худой конец, незначительное гротескное смещение действительности - а последнее показательно даже для бесспорно реалистических рассказов "Бешеные деньги", "На добрую память" или "Все отменяется" - служит у Кольера, помимо прочего, той же цели, достижению которой способствует и его отточенный, сдержанный, описательный, чуть-чуть манерный и окрашенный более или менее явной иронией стиль,созданию дистанции между автором и читателем. Фантастика Кольера качественно иного порядка, чем, например, у Гоголя или Булгакова. При всей невероятности, непостижимости ситуаций в повести "Нос" и романе "Мастер и Маргарита" фантастическое в них воспринимается как своеобразное продление реальности, ее дополнительная модификация. Читатель способен отожествить себя с персонажами Гоголя и Булгакова - не демонического ряда, конечно, а лицами реального плана. У Кольера такое отожествление, за редким исключением, невозможно: его интеллектуальные комедии нравов разыгрываются на замкнутой площадке сконструированной художественной действительности, где реальное, жизнеподобное и откровенно сказочное взаимопроникают и равно далеки от читателя.
Кольер строит свои новеллы как заведомые литературные опыты - не изображение жизни, но иронический, граничащий с сарказмом комментарий к несообразностям жизни, и от читателя он не ждет сопереживания изображенному - здесь читатель призван правильно осмыслить рассказанное и извлечь из притчи надлежащий "урок". Этот подход, родственный брехтовскому принципу остранения, показателен для английского эстетизма рубежа веков; среди традиций, питавших творчество Кольера, ближайшим образом заявляет о себе традиция О. Уайльда, автора "Сказок", "Кентервильского привидения" и "Преступления лорда Артура Сэвила".
Учитывая огромную популярность в Советском Союзе наследия О. Уайльда, Э. По и О. Генри, остается пожалеть, что Джон Кольер приходит к русскому читателю с большим опозданием: до сих пор лишь считанные его рассказы включались у нас в сборники английской новеллы и появлялись в журналах. Но период наибольшего увлечения Кольером в Англии и США пришелся на конец 30-х - 40-е годы, время, когда советским людям было не до изящных умозрительных фантазий. Когда же во второй половине 50-х годов современная зарубежная литература вновь стала широко переводиться в Советском Союзе, Кольер у себя на родине как-то незаметно выпал из литературного обихода - как выпало его имя из престижного ежегодника "Кто есть кто": в выпуске 1958 года статья о нем еще имелась, а в 1959 году ее уже не было. Опубликованная Кольером в 1973 году драматизированная версия "Потерянного рая" Мильтона вызвала интерес в США, но в Англии прошла почти незамеченной. И даже смерть писателя, на которую откликнулся американский журнал "Тайм", британская "Тайме" обошла молчанием.
Писательская слава имеет свои приливы и отливы, но опыт показывает, что меткое и талантливое слово, однажды произнесенное в литературе, в ней остается и находит своего благодарного читателя. Рассказы Джона Кольера вошли в классический фонд британской новеллы XX века. Пришел черед их автору встретиться и со своим русским читателем.
В. Скороденко