игнорировали режим, смеялись над мокрым ребёнком, обзывали "Ссыкуном", пожаловавшимся на безобидные приколы товарищей.

В тот вечер дежурным воспитателем была Тамара Денисовна, строгая и грубая женщина. Мальчик пожаловался ей на поступок ребят.

— Если ты умный мальчик, то скоро поймёшь здешнюю атмосферу. Поэтому мой тебе совет: не ябедничай никогда. Будет только хуже. Даже перевод в другой детдом не поможет тебе избежать славы стукача.

— Разве взрослые не должны оберегать….

— Мы можем взять над тобой опеку. Но тогда придётся оберегать и других слабых. А нас на всех не хватит. Издеваются, насмехаются — терпи, не плач. Старайся не выделяться.

Затем она позволила ему смыть с себя вонь мочи. Пока он купался, нашла ему сухое бельё: маечку и трусики. Она не подумала, что трусики девичьи и могут стать причиной новых насмешек. Алёша вообще не отличал разницу в одежде. Он поблагодарил воспитателя, тихо проник в спальную и попытался лечь на кровать. Она была также намочена — мальчишки решили закрепить за ним статус ссыкливого стукача.

Так что ему не удалось насладиться облеганием нежных трусиков, которые оказались впору его, ставшему округлым, тазу.

Он нашёл, как ему казалось, лёгкий выход — взять одеяла: своё и соседа через проход, постелить на полу под кроватью.

Пока сон не сморил его, успел надумать, как ему поступить утром — после завтрака и уроков, пойдёт в библиотеку и там проведёт всё свободное время.

Давно ему не снились кошмары: ужасы ночных видений в больнице, сразу после осознания, что родителей больше не увидит, не почувствует тепло мамы, не оспорит умных бесед папы и Никиты. И если те кошмары были как-то связаны с трагедией, то сны этой ночи давили на грудь, душили.

Мальчик несколько раз просыпался и поэтому проспал подъём: его заметили….

Утром ему приклеили новые клички: Параша и Баба. Ведь он спал под "нарами" как арестант, замордованный паханами, к тому же в девчачьих трусах. А хозяин одеяла обвинил его в краже, что в арестантской среде считается очень большим проступком.

И судить его призвали одного из старшеклассников, который назывался арбитром, потому что его мать убила отца и своего любовника, а он унаследовал её жестокость. Он придумал Алёше наказание: украсть из столовой какую-нибудь посуду, любую, на усмотрение виновного, он ведь умница, понимает, что может заинтересовать "судью".

Алёша вспомнил, что он уже дважды брал чужое, и посчитал приказание пустячным.

Освободив гранённый стакан от компота, Лёша спрятал его под рубашку. Перед началом второго урока, в туалете собралось много зевак: догадывались — сейчас что-то произойдёт.

— Ты, что, Петух, считаешь, что можешь откупиться стекляшкой? А понтовался, сучонок: нельзя унижать достоинство…. Ты, блядь, понимаешь, что этой хуйнёй, меня, смотрящего за вами, салажатами, унизил…. Держи стакан, я в него нассу…. Ниже, сука, опусти….

Посуда скоро оказалась наполненной, даже через край перетекла.

— Ну, вот… вновь унижение меня. Ты почему такую маленькую посудину принёс, пидорок? В наказание — пей…! Попробуй только пролить каплю, ссаки всех пацанов будешь пить, я тебя, гондон, научу соображать, прежде чем, что-то делать. Пей, блядь! Или щас пацаны в рот тебе ссать будут. — мимика парня была зловеща, изо рта воняло грязными зубами и табаком: такой точно исполнит свои угрозы, и возможно ему не страшны воспитатели.

Алёшу затрясло — жидкость едва не пролилась. Мальчик закрыл глаза и пригубил. Солёность жидкости напомнила о поездке всей семьёй на Азовское море. Он представил, что это морская вода, которую пьют матросы, впервые вышедшие из гавани. Об этом он читал в приключенческой повести о пиратах.

Этот урок стал первым в его приёмах самовнушения, когда ему придётся терпеть унижения. А сейчас он отключился от восприятия внешнего мира: перестал слушать гвалт зевак, вдыхал только ртом, выдыхал носом в момент перед глотком.

— Вечером, чтобы была нормальная посуда. Не принесёшь — будешь хуй сосать! — смотрящий плюнул Алёше на брюки.

С этого дня ему мешали сесть за обеденный стол, да и вообще заставляли заходить в столовую после всех. Некоторые воспитатели, видели такое отношение, усаживали его на свободное место. Тогда сотрапезники резко прекращали кушать и покидали столовую.

А после обеда в тот день, Алёша раздумывал, о какой посуде говорит смотрящий. В момент раздумий он вспомнил о расписной чаше у библиотекаря. Женщина ею очень дорожила, не позволяла даже мыть её после чаепития. Украсть драгоценность не составило больших трудов — она стоит на каталожном ящике. И обычно пользуется библиотекарем лишь в полдник, а затем никто за ней не следит.

Так что вечером Алёша зашёл в спальную подростков и подал чашу парню.

— Ну вот! Быстро сообразил, пиздюк. Можешь ведь когда понимаешь…. Поставь её под мою кровать, ночью придёшь, я поссу в неё. Пиздуй отсюда…. Хотя нет! Тащи сюда свои шмотки, будешь спать под моей кроватью, парашнику не привыкать…, ручной сучкой становишься с этого момента. Резче, бля, поскакал!

Ночью его разбудил непонятный шум, раздающийся из дальнего угла спальни. Звук был ритмичный, походил на негромкие аплодисменты. Мальчик притих — он уже понял, что может "заработать" лишнее наказание. Но обзор под кроватями мало чем прикрывается — в свете ночника, видны все плинтуса. А в том углу видна пара ног, ориентированная ступнями к ложу. У дальней пары ног лежит какая-то материя.

Шлепки на несколько секунд стали громче, чаще. Затем всё затихло. Ближайшая пара ног направилась к месту где лежит Алёша, а руки, принадлежащие оставшейся паре, подняли тряпку. Это оказались трусы схожие с теми, в которых он провёл прошлую ночь — их назвали "бабскими", то есть девичьими.

Подошедшим к Алёше оказался Борис, смотрящий. Он пнул мальчика в бок:

— Сучка, просыпайся…. Ну!

Алёша вылез из-под кровати.

— Давай свою ночную вазу, бля. Дяденька ссать будет.

Борис направил струю в чашку. Мальчик обратил внимание что истязатель обнажён. Он также отметил величину мошонки парня — свой мешочек он ещё не обследовал, и вынес заключение, что к возрасту Бориса и у него будет что-то подобное.

К ним подошёл другой парень, также начал мочиться в чашу.

Внимание мальчика сконцентрировалось на трусиках парня.

— Чо, когда сучку распечатаешь? — спросил подошедший.

— Можно было сегодня же. Смотри какая у него попка. Лучше твоей, сука. Но это будет не по понятиям. Вот исполнится ему одиннадцать, в ту же ночь