заняты. Наконец мы нашли купе, в котором ехала семья греков: отец, мать и четверо детей. Взрослые три года работали в Гамбурге, он — мусорщиком, она — уборщицей. Они уставили всё купе ящиками и коробками, а наверху, на багажной сетке, даже стояла корзина с двумя живыми курами.
Мы остались в этом купе. А когда Вильгельм, собирая крошки, по неосторожности попался людям на глаза, то все засмеялись и дети стали кормить нас хлебными крошками. К тому же греки пели и насвистывали. Путешествие было очень весёлое.
Когда поезд подъезжал к Мюнхену, я едва сдерживал восторг. В конце концов я забрался на подлокотник сиденья и выглянул в окно.
С тех пор как я невольно покинул родной город, прошло почти три года. К счастью, здесь ничего не изменилось. Всё так же высились две башни собора Пресвятой Девы Марии с куполами, похожими на две половинки головы швейцарского сыра. Голубое небо и осенняя пёстрая листва деревьев.
Но какое же разочарование меня ждало, когда мы пришли на Райскую улицу.
В вентиляционной шахте высотного дома нас встретила не моя семья, а чужие мыши. Они рассказали, что моя семья полгода назад переселилась в деревню. Никто не знал, куда именно. Они тайком забрались в фургон фермера, который по четвергам продавал картошку в городских дворах. От сквозняка в вентиляционной шахте дедушку прихватил ревматизм, а Лилофея всё время кашляла. По словам новых жильцов, папа тогда сказал: «Лучше податься в неизвестность, чем жить в этих холодных новостройках, где нечего ни откусить, ни пожевать».
Чужие мыши предложили нам остаться и поделились с нами своими скудными запасами еды. Несмотря на раннюю осень, в шахте было уже довольно холодно. Тянул сильный сквозняк, а обитая жестью труба была гладкая и неуютная.
Мусор из квартир, как и прежде, выбрасывали в мусоропровод, и отходы навсегда исчезали в подвальном контейнере. Мыши рассказали нам, каких усилий стоило найти пропитание в окрестностях. Я спросил, почему они больше не ходят за едой на вокзал. Они ответили, что путь на вокзал стал очень опасен. За это время через центр города проложили скоростное шоссе, и пересекать его было опасно для жизни.
Я показал Вильгельму то место, где раньше стоял старый сарайчик. Трава во дворе была вытоптана и пожухла. Оставаться здесь нам не было никакого смысла. Ведь, во-первых, ездить на поездах куда удобнее и интереснее. А во-вторых, я всё-таки очень хотел увидеть своих родителей, братьев, сестрёнку и конечно же дедушку и Изольду.
Мы с Вильгельмом решили подождать, пока приедет этот фермер, и забраться в его машину. Может, так мы сможем выйти на след моей семьи.
Наконец настал четверг, и с утра мы услышали крики: «Кар-р-ртош-ш-шка, один евро за кило!» Фермер приехал на грузовичке и остановился на дороге перед домом. Женщины и мужчины с сумками и авоськами выстроились в очередь. Фермер взвешивал картошку прямо в кузове. Незаметно подойти к машине нам было совсем непросто, ведь люди в очереди в основном, стояли молча и смотрели перед собой. Я вспомнил Пьера: не бежать, а шагать.
Так мы с Вильгельмом и пошли по тротуару, спокойно, хоть и с колотящимися сердцами, мимо людей в очереди, дошли до грузовика и по колесам забрались под брезент кузова.
Фургон был полностью загружен мешками с картошкой. На полу тоже валялись картофелины. Мы спрятались за мешком в самой глубине кузова, возле водительской кабины.
Вскоре машина поехала, но то и дело надолго останавливалась, и мы слышали, как фермер зазывает покупателей: «Кар-р-ртош-ш-шка, один евро за кило!». Мы слышали, как он вытаскивает мешки из кузова, как сыплется картошка, как фермер ширкает совком и насыпает картошку на весы, а потом говорит: «Четыре евро».
Мы ужаснулись, когда поняли, в каких количествах люди покупают и уносят картофель. Чем больше времени проходило, чем чаще фермер останавливался, чем больше он продавал, тем ближе он подбирался к мешку, за которым сидели мы. В конце концов наш мешок остался последним в кузове. Грузовик опять остановился, фермер забрался в кузов, схватил мешок и высыпал его. Но мы успели отскочить и спрятаться за двумя крупными клубнями. Так что он нас не заметил.
Однако потом фермер стал собирать и продавать ещё и ту картошку, что валялась на полу. Потом он снова поехал дальше, и я подумал, что если он остановится ещё раз и продаст последние оставшиеся клубни, то неизбежно нас обнаружит.
Нам повезло — фермер больше не останавливался, а поехал через город. Водил он как дикарь, всё время резко тормозил и разгонялся. Нам приходилось уворачиваться от катавшихся по полу картофелин, чтобы нас не пришибло.
Как же всё-таки хорошо, спокойно и удобно ездить в поездах. От качки, тряски и бензиновой вони у меня сначала закружилась голова, а потом мне и вовсе стало плохо. Ещё немножко, и меня бы стошнило. Но, к счастью, грузовик наконец остановился. Мы приехали на фермерский двор.
Когда мы выбрались из машины, уже смеркалось.
- И что таперича? — спросил Вильгельм.
— Надо кого-нибудь спросить, — ответил я.
— Токмо берегись, там вон кошка, — предостерёг меня Вильгельм.
Тут мы заметили пролетающую мимо летучую мышь. Я обратился к ней и спросил, не известно ли ей о мышиной семье, что приехала сюда из города полгода назад. Летучая мышь описала круг и покачала крыльями, что, похоже, означало «нет».
— Шухер! — крикнул Вильгельм. — Кошка!
Та подкралась потихоньку и была уже в одном прыжке от нас. Мы бросились в первую попавшуюся норку в земле. Но эта норка оказалась такой мелкой, что кошка без труда вытащила бы нас оттуда когтями. Мы, распластавшись, припали к земле.
Однако эта кошка оказалась явно не столь хитроумной, как парижские коты. Она просто села перед норкой и стала ждать.
— Пускай ждёт, — прошептал я.
Так мы и лежали. Каждый раз, осторожно выглядывая из норки, я видел кошку.
— И не стронулась, поди, — ворчал Вильгельм.
Время тянулось и тянулось.
Мы уже думали, что помрём с голоду в этой норке, если на фермерском дворе живут несколько кошек, как утверждал Вильгельм, и если они сменяют друг дружку на посту.
Вдруг мы услышали громкий лай и кошачье шипение.
Я осторожно высунул голову из норки и увидел, что собака загнала нашу кошку на дерево и лает на
