глаза

едва могли отдохнуть на клочочке тени, после вагонного чада он подавлял

внушительностью, красотой и ярой жизнедеятельностью. Трое меловских

руководителей почувствовав ли, что враз утеряли всякое значение, что их

помятые, пыльные фигурки захлестнуты и растворены без следа.

Шероховатые серые стены были в белых Щербинах, будто кто долбил их

долотом, по стеклам витрин разбегались от кругленьких дыр прямые трещины‐

следы прошлогодних октябрьских боев конного корпуса Буденного с

деникинцами.

Над крышами висели красные флаги ‐ победно яркими язычками они

прожигали тихое голубое небо, «А наш укомовский флаг сгорел»‚‐ надумал Иван.

Начальник ЧК придержал его за шинель и молча кивнул на круглую

проломленную тумбу для афиш, где вперемежку пестрели пожелтевшие обрывки

и свежие листки.

«Ко всем рабочим, крестьянам и всем честным гражданам Советской России

Советской, Украины!» Иван знал это недавнее воззвание ВЦИК и Совнаркома…

Врангель начал из Крыма наступление на север, высадил десант, захватил Таврию

и Южную Украину.

Недаром и кулаки поднялись. Это же одна банда мировой контрреволюции!

Начальник ЧК постучал пальцами по висевшему рядом приказу Реввоенсовета

Республики. Иван прочитал еще не известный ему приказ: о гуманном обращении

с военнопленными.

Все трое сумрачно переглянулись. Иван сознавал, что это был приказ его

партии ‐ так же, как отмена смертной казни и Запрет экспроприировать кулака. Он

подчинится партии, коли такова ее воля. Но ничего не может он поделать со своей

душой, которая восстает против этого. А если на дороге валяются обрубленные

постромки? Если нас в одну ночь вышибли из Мелового? Если закон

белогвардейцев ‐ жестокость‚ а не гуманность? Если кулаки мстят только за то, что

люди решили быть сытыми не меньше их?.. Как же можно в такую пору лишать

себя права на ответную жестокость и месть?.. У губкома они расстались, ободряюще пожав друг другу руки, и каждый пошел по своему начальству

‐ А‐а! Меловской предводитель! ‐ раскатился по темному коридору бас, весело рассыпая под сводами отголоски. Плохо видя со света, Иван разглядел

только очки да глыбу груди, на которой лежала борода, и узнал члена бюро

губкома Тверцова.

‐ Ну‐ка, выкладывай провинциальные новости, ‐ гудел старик, все явственнее

проступая из полутьмы; ремешок, подпоясывающий косоворотку, свободно

обвисал на животе ‐ Тезисы нашего профсоюзного вождя Шляпникова дошли до

вас? Была дискуссия по предложениям рабочей оппозиции?

Иван, раскрывший было рот, чтобы сообщить о восстании, задохнулся от

неожиданности.

‐ Пулеметов нам не хватило, для дискуссии, ‐ хмурясь, сказал он.

‐ Смотри‐ка! ‐ Колыхнулся от смеха творцов , ‐ Остро сказано. Что, крестьяне

бунтуются? Тут паниковать нечего, мужик еще пошумит, пока мы порядок в

государстве наведем. ‐ Он потыкал огромным пальцем

в грудь Ивану. ‐ Прежде надо разобраться внутри партии и рабочего класса.

Того гляди, и рабочие восстанут, так мы зажали в кулак: демократию.

‐ На сегодняшний день, наоборот ‚ кулак нас, зажал‚ ‐ запальчиво возразил

Иван и с подозрением осведомился: ‐ Это вы что, мнение губкома высказываете?

‐ Спорим, спорим пока, ‐ весело отозвался Тверцов.

‐ Надо во все это вникать, Молодой товарищ секретарь укома.

‐ Не имею времени, ‐ сказал Иван и обошел глыбу, задев ее плечом к

неприятно ощущая, что она даже не шевельнулась. ‐ Кстати, юноша, унтер

Пришибеев тоже органически не переносил дискуссий. Иван не обернулся, но его

резануло словечко «юноша», какое‐то буржуйски слюнтявое, и незнакомое имя

какого‐то унтера, явно оскорбительное… Кто такой Пришибеев?..

Упрямый и несогласный, готовый нарваться на неприятность вошел Иван к

секретарю губкома. Боясь опять услышать вопросы, отвлекающие от главного, он

не успел поздороваться, как заговорил о восстании, которое прошляпил уком.

Секретарь выслушал, молча, склонясь грудью на стол и подняв голову, отчего

смуглый пупырчатый кадык напряженно выступил ив расстегнутого ворота синей

рубахи. За стеклами очков тяжело темнели осуждающие глаза.

‐ Хорошо, хоть не сбежал, а в губком приехал,‐ проворчал он. ‐ Кой‐кого так и

не можем доискаться. Секретарь уже знал о восстании ‐ сообщили телеграфом из

Батраков.

‐ Батраки наши?! ‐ воскликнул Иван.

Секретарь косо поднял бровь над кругляшком очков:

‐ Семью, что ли, туда отправил?

Иван кивнул и покраснел. Секретарь поглядел на пушок его усов и

продолжительно, с наслаждением, провел пальцами по своим длинным черным

усам в которых поблескивали сединки.

‐ Да‐а ‐ протянул он! ‐ Опять в губернии фронт, семью не скоро увидишь. А

каешься ни к чему ‐ ничего вы не прошляпили. Дело то заварилось не на шутку. На

Тамбовщине восстал эсер Антонов, на Дону Маслаков поднялся ‐ в Хоперском и

Усть‐Медведицком округах. И нас не минуло: Колесников развернулся ‐ до самого

Борисоглебска. Какая‐то из его банд и Меловой у тебя отхватила… Ну! Что с тобой

теперь делать? Ежели остался без уезда ‐ поедешь парторганизатором

прифронтовой полосы. Агитируй крестьян, чтоб никто больше к кулакам не

переметнулся. В отбитых селах восстанавливай партячейки. Так помаленьку и до

Батраков доберешься. Не раньше.

Иван, выпрямившись, сидел на краешке потертого кресла и успокаивался.

Все было правильно. Был приказ, а не дискуссия. Было требование отодвинуть

личное. Была суровая и привычная революционная необходимость.

Освобожденно расстегнув потную шинель, Иван с насмешкой рассказал о

встрече в коридоре с Тверцовым.

‐ Свеженьких ловит? ‐ помотал головой секретарь ‐ Ох, и надоели же эти

демагоги! ‐ А кулаки не надоели?‐ ухватился Иван. ‐ Может, их давно бы пора

экспроприировать? Секретарь опять поднял брови и