Енё Йожи Тершанский Сигары Маковича

Макович — человек крупный, плечистый, с бесформенным, угловатым черепом, холодными синими глазами на выкате и вечно красными веками — будто он только что вернулся с попойки, — а когда он смеется, то губы обнажают ярко-розовое полукружие десен с желтыми зубами.

Вместе с тремя такими же мелкими чиновниками Макович каждый день с утра до вечера корпит над бумагами в полутемном, пропахшем пылью кабинете.

Горьковатый сигарный дух, пропитавший комнату, уже въелся, казалось, и в тела, и в души чиновников… С каким брезгливым равнодушием они отрываются от своих бумаг, если кто-нибудь отворяет к ним дверь. А Макович — тот и вовсе с откровенной неприязнью смотрит на вошедшего.

Людей по виду простых или просителей из деревенских он, бывает, по полчаса заставляет ждать у своего стола, а если кто-то осмелится выказать нетерпение, то услышит в ответ лишь грозный окрик. И уж не дай бог бедняга вздумает о чем-то просить — чинуша смерит просителя таким ехидным и даже злорадным взглядом, словно находит особое удовольствие в созерцании униженного, бессвязно что-то бормочущего человека. Перед посетителями же из благородных он услужливо приподымается — особенно если ему светят чаевые, — держа наготове папку с делом. Но даже и таких клиентов он наставляет высокомерным тоном всеведущего человека. И окружающие пребывают в полной уверенности, что никто с таким достоинством не блюдет честь мундира, как это делает Макович.

Сослуживцы не слишком симпатизируют Маковичу, но все же авторитет его достаточно высок. Да и начальство выговаривает ему за промахи гораздо мягче, чем другим, — отчасти благодаря его внушительной фигуре.

Будучи по природе своей человеком педантичным и придирчивым, Макович любит поморализировать, но еще большее удовольствие находит он в том, чтобы кого-нибудь высмеять и унизить перед всеми.

Если, бывает, соберутся сослуживцы поболтать и в этой компании оказывается Макович, то никому не удается и рта раскрыть — он один и разглагольствует. А говорит он размеренно, с большими паузами, так что часто и не поймешь — закончил он свой рассказ или нет. Заставить же слушать себя Макович умеет всегда.

Пребывая в язвительном настроении, он часто подшучивает над кем-нибудь, и не просто подшучивает, а, облюбовав себе жертву, выставляет ее посмешищем на весь свет. Задачу ему облегчают сослуживцы — они с трусливой угодливостью гогочут над несчастной жертвой, забывая при этом, что рано или поздно сами станут объектом насмешек Маковича.

Лет ему 35–40, и он еще холост. Собственно говоря, особых перемен в жизни у него не происходило с пятнадцатилетнего возраста. Если не считать повышения зарплаты и ежемесячных кутежей с приятелями после первого числа. Днем он на службе, а вечером отправляется подышать свежим воздухом, с неизменной сигарой, торчащей в углу рта. И даже не с сигарой, а с огрызком сигары, причем дешевой, без мундштука. И никто никогда не видел, чтобы Макович закуривал целую сигару.

Однажды он, держа в руках бумаги на подпись, поднялся в кабинет к начальнику. Только Макович собрался подать бумаги, как у начальника возникло какое-то срочное дело.

— Подождите, я сейчас, — бросил он и торопливо вышел.

Макович так и застыл у начальственного стола по стойке «смирно». В кабинете, кроме него, был еще молоденький писаришка. Он сидел за столом в углу комнаты, спиной к Маковичу. Это был совсем еще зеленый, прямо-таки безусый юнец, всего неделю служивший в их конторе.

— Ну что, молодой человек, усики уже пробиваются? — насмешливо спросил Макович и подмигнул юноше.

Но у молодого человека, видимо, была срочная работа, поэтому он, взглянув через плечо на Маковича, только вежливо улыбнулся и с усердием, свойственным новеньким, продолжал проворно перебирать бумаги. Макович от нечего делать стал оглядывать кабинет. Сонная тишина, повисшая в комнате, нарушалась лишь шелестом бумаг на столе писаря. Три голубоватые, тоненькие, почти прозрачные змейки дыма плыли из недокуренной сигары начальника и, обгоняя друг друга, поднимались вверх, к олеографическому портрету на стене. Стол начальника содержался в идеальном порядке; папки с деловыми бумагами, фотография в серебряной рамке, книги, разные канцелярские мелочи — все это было разложено и расставлено аккуратнейшим образом. Рядом с Маковичем оказалась сигарочница, полная сигар. Они лежали как попало, в беспорядке, — так обычно и бывает, когда сигары из коробки берут не глядя. Каждая посередке была опоясана бумажным ярлычком.

Сигары-то и привлекли внимание Маковича. Он пытался смотреть вверх, на потолок, но шкатулка все-таки притягивала взгляд. И когда он переводил взгляд с потолка на сигары, с сигар на потолок, чудное маленькое воспоминаньице шевельнулось в его душе. Воспоминание двухнедельной давности, такое нежное, ароматное и едва уловимое, как сигарный дым. В тот день начальник праздновал именины, и, как водится, все сослуживцы с утра явились к нему домой с поздравлениями. К столу было подано холодное мясо и коржики со шкварками, из напитков — коньяк и пиво, кто что пожелает. А курили точно такие же сигары с красными бумажными ярлычками, и чудесный дым наполнял всю комнату. Начальник был сама любезность. И его жена, белокурая, улыбчивая женщина, тоже. В какой-то момент, когда один из сослуживцев что-то серьезно рассказывал, Макович вмешался в разговор и отпустил такое удачное, остроумное замечание, что все общество покатилось со смеху. Начальник, тот даже взвизгнул от удовольствия, а его жена и через полчаса еще вспоминала удачную шутку и, приветливо улыбаясь, кивала Маковичу. Она даже села рядом с ним, и они долго беседовали, до самого ухода гостей.

Вспомнив об этом, Макович украдкой улыбнулся. И тут же опять бросил жадный взгляд на сигары. «Одну-две можно бы и взять, — промелькнуло у него в голове, — заметно не будет, ведь они лежат как попало… вот с того краю… парочку… там же их полно». При этом Макович воровато оглянулся на писаря. И хотя тот по-прежнему усердствовал за своим письменным столом, Макович не шелохнулся — его остановило неожиданное соображение: а вдруг сигары пересчитаны или начальник запомнил, в каком порядке они лежат? Но такую нелепость он сразу отбросил. И рука его шевельнулась. Однако это движение руки, вернее, одно сознание того, что он этой рукой может сейчас взять сигару и даже почти уже берет ее, напугало его, и, вместо того чтобы протянуть руку к коробке, Макович быстро оглянулся на дверь: в любой момент ее может открыть начальник, и чем дальше он будет раздумывать, тем