Мария Голикова Зима с Франсуа Вийоном

Повесть

Мария Голикова — родилась в Свердловске, окончила филологический факультет УрГУ. В издательстве «Геликон Плюс» вышли ее романы «Рыцарь без меча» (2009) и «Марго. Сны и воспоминания королевы» (2010). В «Урале» публикуется впервые. Живёт и работает в Екатеринбурге.

За помощь в переводе и ценнейшие историко-филологические консультации огромное спасибо Фаине Гримберг, Марине Штанчаевой и Жилю Башелье.

Все творения мира суть для нас как бы книга, картина и зеркало.

Алан Лилльский, средневековый философ, богослов и поэт

В такие хмурые ноябрьские дни, как этот, башни собора казались особенно высокими и суровыми. Ветер пробирал до костей. Худой студент, кутаясь в плащ, стоял перед устремлённой в небо громадой Нотр-Дама и смотрел вверх — то ли на его строгие линии, то ли на чёрных птиц, круживших в низком небе, то ли на серые зимние облака. Потом бросил взгляд на скульптуры над входами. Христос, ангелы, мертвецы, вставшие из могил для Страшного суда… У него мелькнула мысль, что они все, должно быть, уже насквозь продрогли на таком холодном ветру, а Страшный суд ещё не скоро. Хотя кто знает… Заканчивалась пятница 18 ноября 1492 года от Рождества Христова. Время шло своим чередом, осень сменялась зимой, и всё под небом было на своих местах. Только он, Жан-Мишель Тернье, студент Парижского университета не мог найти себе места и в эту минуту ощущал себя так, словно стоял не на площади перед собором, а на открытом помосте, и его душа была настежь распахнута всем ветрам этого мира, а его судьба предоставлена в полное распоряжение всем дорогам и неожиданностям, какие только могут случиться на свете. Он опять подумал о книге, о непонятной надписи в ней — и о стихах. Это всё из-за них. Они что-то сделали с ним. Прежде Жан-Мишель даже не представлял, что в стихах может быть столько жизни.

Это были странные стихи. И вся история с книгой тоже была странной с самого начала. Несколько дней назад Жан-Мишель возвращался домой, припозднившись. Ноябрьскими вечерами в парижских закоулках темно, как в преисподней. Жан-Мишель пробирался по улице, стараясь не провалиться в глубокие грязные лужи, когда услышал шум борьбы и разглядел впереди какую-то возню. На всякий случай достал кинжал, хотя обращаться с ним толком не умел, и остановился, всматриваясь. В тусклом свете фонаря, висевшего над дверью в конце переулка, мало что было видно. Он понял только, что наблюдает, по всей вероятности, не драку собутыльников, а грабёж — обычное дело для таких улиц и для такого позднего времени. Послышался удар, о стену шваркнул камень, раздалась брань, потом какой-то человек вырвался и убежал, и ещё двое — за ним. Переулок опустел, всё стихло.

Жан-Мишель вложил кинжал в ножны и подошёл к тому месту, где только что была драка. У стены что-то лежало. Он наклонился, поднял книгу и досадливо поморщился. Такие ценные вещи, как книги, не должны валяться в грязи парижских улиц, не должны попадать туда даже случайно! Как прав профессор Пери! Идут века, но человеческая природа не улучшается, а, напротив, ухудшается, и никакие достижения науки и произведения искусства не могут заставить людей уважать друг друга и относиться к книгам и знаниям с надлежащим почтением… С такими мыслями Жан-Мишель осторожно стёр с книги слякоть и грязь, поправил плащ и подошёл ближе к фонарю. «Le grant testament Villon et le petit: Son codicille, le iargon & ses balades».

Жан-Мишель не раз слышал об этой книге, хотя сам не читал. Это был первый сборник французских стихов, изданный новым, недавно изобретённым типографским способом, с помощью книгопечатной машины: «Большое и Малое завещания Вийона, его баллады и стихотворения на жаргоне», автор — мэтр Франсуа Вийон. Жан-Мишель сунул книгу за пазуху и поспешил домой. Всю дорогу он думал, что книгу надо бы вернуть хозяину — ведь она стоит денег. Но где теперь искать хозяина, даже если он остался цел после встречи с этими молодчиками?

Жан-Мишель добрался домой без приключений. Теперь ничто не мешало рассмотреть находку повнимательнее. Он зажёг свечи и раскрыл книгу. Всё-таки ей повезло — страницы почти не запачкались в грязи, пострадал только корешок. Пытаясь узнать, как звали её прежнего владельца, Жан-Мишель первым делом осмотрел форзацы. На последнем стояла надпись: «Montcorbier». Почерк был уверенный, размашистый, но красивый и правильный — судя по всему, его владелец часто и помногу писал. И больше ничего, никаких подсказок. Кто такой Монкорбье, Жан-Мишель не имел понятия. Надеясь найти ответ в тексте, он стал листать книгу.

Иллюстрации и ровные линии готического шрифта радовали глаз. Впрочем, когда Жан-Мишель пробежал глазами текст, обнаружил в нём множество ошибок и опять вспомнил недавние слова одного из своих университетских учителей. Да, профессор Пери тысячу раз прав: судьба знающих людей в любую эпоху одинаково печальна. Ну в самом деле, что стоило этому издателю, месье Пьеру Леве, пригласить какого-нибудь учёного человека, чтобы он проверил текст перед печатью, исправил ошибки? Но нет, месье Леве не счёл это необходимым. Сам он, скорее всего, вообще не заметил никаких ошибок. Он наверняка так гордился своей печатной машиной, что ему не терпелось показать всем её возможности, — но такого рода гордость губительна для настоящей литературы, которая не терпит небрежного отношения к себе… Интересно, а что думает об этом издании сам мэтр Вийон, автор стихов? И где он, жив ли он?

Жан-Мишель вернулся к началу и стал читать по порядку. В поэме «Лэ, или Малое завещание»^[1] поэт немного рассказывал о своей жизни, но в основном «отписывал» своё имущество тем, с кем его сводила судьба, — близким, друзьям, недругам, знакомым… Заняться этим он решил в 1456 году, покидая Париж и прощаясь с прошлым, как он уточнил, из-за несчастной любви.

Читая «Лэ», Жан-Мишель порой не мог удержаться от смеха: например, своему приятелю-выпивохе Вийон завещал два места, где можно утолить жажду: водопой на Сене и таверну «Сосновая шишка». Монахам он оставлял горы еды, чтобы у них всегда хватало сил читать проповеди про Страшный суд, а по ночам забавляться со шлюхами; брадобрею Вийон щедро отдавал свою щетину и волосы, когда-то сбритые этим же брадобреем, а сапожнику и портному — рваньё, в которое превратились его одежда и обувь… Читая, Жан-Мишель временами вспоминал поэта Рютбёфа, жившего два столетия назад, и его смешное «Завещание осла», но шутки Вийона неизменно оказывались