соревнований. Компьютер, одним словом — железнодорожник, который умеет требуемым образом перевести стрелку, сцепить вагоны и отправить поезд в нужном направлении, но не знает, что в загонах.

Как вы знаете, редакции таких двух еженедельников, как «Тайм» и «Ньюсуик», друг от друга совершенно независимы. При редактировании отдельных номеров их связывает только то, что они находятся в одном и том же мире и в одно и то же время получают сведения из очень близких источников информации. Кроме того, они обращаются к очень похожим читателям: так что сходство между множеством помещаемых в них статей отнюдь не поражает. Это результат совершенства, с которым они приспособились к своему рынку.

Благодаря шаблонам, которые в него заложены, ИБМ стал гением шокирующего сопоставления деталей, самой выгодной их подачи — я все это знал, но знал также, что концерт, который он задал, не удастся свести к только таким вот объяснениям. Почему, спрашивается, он, отключенный от телетайпов, действовал так лихо? Почему «лихость» так быстро его покинула? Почему потом он начал бредить?

Перед следующим дежурством я позвонил Сэму Гернсбеку, своему другу, нашему корреспонденту в Рио-де-Жанейро, и попросил его отправить нам в начале ночной смены маленькое ложное сообщение о результатах предстоящего матча по боксу Бразилия — Аргентина. Все бразильские победы нужно было приписать аргентинцам, и наоборот.

То, что я до сих пор узнал из опыта, позволяло предположить, что компьютер повторит ложное сообщение — то самое, которое Сэм отстукает на своем телетайпе, не буду скрывать, у меня уже была готова на сей предмет гипотеза: я вообразил, что телетайп становится чем-то вроде радиопередатчика, а его кабель служит антенной. Мой компьютер, думал я, в состоянии ловить электромагнитные волны, возникающие вокруг зарытых в землю кабелей…

Сейчас же после того, как фальшивое известие будет отправлено, Гернсбек должен был его опровергнуть. Чтобы эксперимент приобрел перекрестный характер, я решил до перерыва в матче сохранять нормальную связь телетайпа с машиной, а после перерыва телетайп отключить.

Не буду играть в литературу, описывая мои приготовления, эмоции, атмосферу той ночи, а только сразу скажу вам, что вышло. Компьютер подал, то есть вставил в макет полосы, неверные результаты встреч до перерыва и настоящие — встреч после него. Понимаете, что это значило? Пока он был отдан на произвол телетайпа, он просто буква в букву повторил то, что передавалось по кабелю из Рио. Отключенный, он перестал обращать внимание на телетайп, а вместе с ним — и на кабель, который в моих предположениях должен был играть роль антенны. Он просто дал подлинные результаты встречи. Впрочем, кроме последней — в самом тяжелом весе. То, что в это время выстукивал Гернсбек, не имело для моего ИБМ ни малейшего значения.

Потом Сэм, как было условлено, передал настоящие результаты матча. И, едва кончив, дал поправку: результат схватки тяжеловесов изменился после окончательного приговора судей. Они установили, что вес перчаток аргентинца — победителя на ринге — не соответствовал правилам.

Итак, машина не ошиблась ни разу. Мне нужно было знать еще один факт. Я узнал его, позвонив Сэму — после того, как сдал номер. Сэм у себя уже лег спать и, разбуженный, ругался, как сапожник. Победа аргентинца была признана недействительной сразу же после того, как ее объявили; судья, подняв руку победителя вверх, почувствовал под кожей перчатки груз, сначала скрытый под слоем пластика, который во время боя оторвался и сполз. Сэм убежал к телефону еще перед этой сценой, едва нокаутированный бразилец оказался на досках. Стало быть, компьютер обязан своей осведомленностью не тому, что он читал мысли Сэма, — ведь мой ИБМ сообщил истинный результат встречи тогда, когда Сэм его еще не знал.

Без малого полгода я устраивал эти ночные эксперименты и узнал многое, хотя по-прежнему ничего не понимал. Отключенный от телетайпа, компьютер сперва застывал на две секунды, а потом передавал продолжение корреспонденции — в течение 137 секунд. Пока не истекали эти секунды, он знал о событии все, а потом — уже ничего.

Я открыл вещи и похуже. Компьютер предвидел будущее, причем — безошибочно. Для него не имело никакого значения, касается передаваемая информация событий, которые уже произошли, или же таких, которые еще должны совершиться, — лишь бы только они умещались в границах двух минут и 17 секунд.

Постепенно я привык к его поведению и, сам не знаю, с каких пор оно у меня начало связываться с поведением собаки. Как собаку, его сначала нужно было навести на определенный след, как бы дать добросовестно обнюхать то, с чего начинается серия событий. Как и собаке, ему нужно было какое-то время, чтобы усвоить данные, а когда он получал их слишком мало, то умолкал, или отделывался общими местами, или же, наконец, шел по ложному следу. Как и собаке, ему было решительно все равно, по какому следу идти, но когда уж он на него нападал, ничто не могло его сбить — на протяжении 137 секунд.

Пока речь шла о земных событиях, нельзя было исключить и то, что некто (человек или хотя бы даже животное) их наблюдает, и что компьютер как-то умеет этим пользоваться. Я решил подсунуть ему начало сообщения, идущего из мест, где нет и никогда не было ни одного человека — с Марса. Я послал ему ареографические координаты самого центра Малого Сырта, и. дойдя до слов «…сейчас на Малом Сырте день; наблюдая окрестности, мы видим…», я дернул за шнур, вырвав его из гнезда.

После секундной паузы компьютер докончил: «…планету в лучах солнца», и это было все. Я так и сяк переделывал раз с десять на разные лады начало, но не вытянул из него ни одной конкретной детали.

Что было делать дальше? Я. конечно, мог разродиться сенсацией первого сорта, добывая известность и деньги, но ни на минуту я не принимал эту возможность всерьез. Может быть, потому, что шум, поднятый вокруг загадки, прежде всего лишил бы меня доступа к ней. Легко себе представить, какая бы вторглась к нам толпа технических деятелей и экспертов; к чему бы они ни пришли, я тут же был бы исключен из круга причастных как путаник и невежда. Я готов был поделиться с кем-нибудь тайной, но не отказаться от нее целиком.

Мильтон Харт из МИТа — субъект с характером, оригинал и, пожалуй, не в духе времени. По образованию Харт был физик, а по роду занятий — информатик-программист; это его устраивало. Мы, правда, до сих пор сталкивались на особом поприще: оба играли в маджан, в остальном же наши контакты были слабыми, однако именно за такой игрой можно кое-что узнать про человека.

Его эксцентричность