присутствует даже Титовский пес по имени Чуй, неявно лающий где-то в конце песни - и, конечно же, лающий в обратном времени. Не жалели даже самого святого.

Пески Петербурга

Эксперимент по продлению этого состава в прошлое - что было бы, если бы все, что есть сейчас, было бы тогда. Песни написаны в 75-86 гг, собрались в моей голове (и частично дописаны) в Иерусалиме за чтением путеводителя по Волге 1907 года издания, записаны Аквариумом в 1993. Альбом вполне мог бы и не появиться; было непонятно, стоит ли воскрешать песни, давно пропавшие из жизни. Некоторые сущности, за консультацией к которым приходилось обращаться во время микширования, ехидничали в смысле того, прав ли я, обнародуя все, что пишу. ("синдром графомана" - сардонически заметил один дух).

Но общее впечатление от этих записей неожиданно оказалось положительным и создавало хорошее настроение. Жалко, что плохо слышен текст из "Книги Мертвых", читаемый через мегафон в конце "Дядюшки Томпсона".

Единственной новой песней здесь был "Юрьев День"; новой в смысле того, что к первым двум строчкам, сохранившимся с 77 года, была приписана другая песня. Пути Господни воистину неисповедимы; песня получилась очень любимой.

Песни Вертинского

Оправданий этому преступлению против общественного вкуса нет и быть не может. То, что многие друзья просили меня об этом и то, что эти песни интересно расцвечивали наши концерты аж с 1983 - не повод лезть с ними в студию. Или, если уж лезть - то провести с ними в десять раз больше времени. Эти песни всегда (с 10 лет) были уважаемы мной, часто певались по ночам и заслуживают большего.

Кострома Mon Amour

Полоса, когда хотелось писать стадионный рок-н-ролл, а писались сплошные парковые вальсы. Все песни написаны на дороге; как раз в это время произошла смычка с народным монгольским ансамблем "Темуджин" - к сожалению, не успели с ними записаться, но в "Московской Октябрьской" появился аутентичный монгольский кусочек. "Пой Пой Лира" - старый неизвестный текст Джорджа, вдруг выскочивший прямо из забытой записной книжки и сильно пере деланный. Для солидности опять писались на "Мелодии", и хотя операторы были хороши, но было не уйти от ощущения скованности. (В итоге, была использована "Лира" с Фонтанки). Чтобы вывести альбом из состояния тотального вальса, мы записали "Ты Нужна Мне" и "Сувлехима" - песни, написанные еще на Валдае летом '88, вместе со "Ворониным", "Скобелевым", "Когда Пройдет Боль" и "Королевским Утром". Это был естественный ход, ибо обе эти песни активно игрались на всех концертах того периода, давая возможность выйти в полный овердрайв и сказать все напрямую.

Стены на Пушкинской были перекрашены в тибетский темно-красный цвет; я уехал в Непал и вернулся, обойдя всех лам и все ступы, с готовой обложкой и желанием переписать все уже записанные голоса (что оказалось весьма резонным - после недели странствий по пещерам и монастырям поется гораздо лучше. С тех пор мы так и поступаем). Там же была, наконец, дописана "Гертруда", много до этого скитавшаяся по России, но обретшая свою окончательную форму на главной улице Катманду.

Альбом получился непридуманным и - поэтому - очень любимым. Каким и должен быть Аквариум. "Маленькие четкие звуки" - было такое определение Аквариума году этак в 1973-м.

Навигатор

Все началось в поезде по дороге в Одессу. Я проснулся часа в три утра, мучимый жаждой и ощущением того, что у меня в голове бродит некая строчка и не дает мне спать. "Шумят, горят бадаевские склады..." Какие-такие склады? Зачем шумят-горят? Ответа нет. (В итоге это стало "Катей-Катериной" и даже не вошло в альбом). Но зачин был положен. Песни, которые пишутся сами, практически без участия мысли "автора".

Все продолжилось в нашей деревне тем же макаром. "Поворот", "Фикус" и иже с ними - по песне в день. После деревни - Париж (большой концерт в Theatre de la Ville, через неделю после Окуджавы; именно к этому концерту маленькой местной фирмой Buda Records был выпущен наш первый западный "big hits" - "Boris Grebenshikov & Aquarium, 1991-1994"). Приступ писания песен продолжался. По утрам я сидел в бистро на бульварах, пил кофе и записывал то, что приходило в голову. А в голову приходили "Сестры", "Навигатор", "Гарсон", "Максим-Лесник" и "Мается". Это за неделю. Ответственно говорю вам - такого не бывает. Накат продолжился и в Катманду ("Кладбище" и "Настасьино"). Всю зиму писали на Пушкинской demo (тут добавились "Самолет" и "Таможенный Блюз").Стало очевидно, что общий настрой альбома снова требует звука скрипки и Рюша привел своего коллегу по старинному музицированию Андрея Суротдинова, который немедлено и безукоризнено влился в наши нестройные ряды. Весной втроем с Алексеем Павловичем и Сережей Щураковым мы поехали с концертом в Лондон; там неожидано появился мой старый знакомый Джо Бойд (тот самый, который Incredible String Band, Fairport Convention, Nick Drake, да и пол-истории рок'н'ролла впридачу), отвесил пару комплиментов и сказал, что хотел бы, как сможет, помочь в записи этих песен.

Через месяц я отсматривал Livingston Studio и знакомился с Кэйт Сэнт-Джон; она блестяще играла на гобое, знала невероятное количество музыкантов и полюбила наши песни почти так же, как я сам их люблю. Два месяца мы обменивались факсами по несколько раз в день, уточняя детали аранжировок и сравнивая безумие наших методов. Потом наступило лето и началась запись.

Все просто. Садишься в центре на метро, по Picadilly Line доезжаешь до Wood Green, а там - три минуты пешком до студии. Тихое лондонское утро. Джерри Бойз - хозяин и главный звукорежиссер, начинавший еще с Beatles - c прибаутками ставит ленту. Юный Саймон приносит свежесваренный кофе. С чего начнем сегодня?

"Less more flute, please" - кричал Дед из-за микрофона (с тех пор эта специфическая фраза вошла в обиход Livingston Studio). Группы, записывавшиеся в соседней студии, планировали соблазнить Щура, дабы украсить свои произведения небывалой красоты аккордеоном. "Завтра приеду" - сказал Мик Тэйлор. Джерри знал его много лет; "наверно, подтянется к концу той недели" - сказал он; он приехал в четверг вечером и попросил перевести ему смысл песен, потом включил гитару на десятку и сыграл все за двадцать минут.

Из околоземного пространства вышли на орбиту. Мир, наконец, стал единым местом, не разделенным на страны и политические округа.

Вообще, русский становится истинно русским, только перестав зависеть от своего околоточного.

Снежный Лев

Приступ писания песен, давший "Навигатора", им совсем не исчерпался (все та же деревня принесла мне в подоле "Истребителя", а прогулки по неземной жаре и тишине Долины Царей отлились в "Древнерусскую Тоску"). Поначалу казалось, что нужно