Серж поднял печальные свои глаза, оторвавшись от созерцания красного вина в кружке. Посмотрел на друга. После снова вернулся к кружке - теперь чтобы разглядеть в ней свое отражение, но, ничего не увидев, бесцветно сказал:
- Отчего, по-твоему, друг мой Паулюс, некоторые люди напрочь лишены способности пьянеть?
Паулюс удивленно уставился на него и даже отставил в сторону свою чашу.
- Сказал бы я тебе, что таких людей следует наказывать за то, что они переводят божественный напиток без толку, но не стану этого делать. Тебе и без того, как я вижу, не сладко. И потому дам тебе ответ. Чтобы напоить твою долговязую фигуру, бочонка вина маловато. Так что случилось у тебя, коль ты стал терзаться такими вопросами?
- Заболел! - рявкнул Скриб. - Музы меня оставили.
В самом деле, какая еще печаль могла мучить трубадура? Не любовная же горячка! Любовь поэта должна быть легкой, как летний ветер. Его же любовь дикими порывами сшибала с ног.
Святой брат громко расхохотался.
- Да не поверю никогда! Чтоб музы покинули Скриба. Иль в деревне глазастые девицы перевелись? Так приходи в Фенеллу. Там твои песни тоже любят, и тебя за них любить будут.
Перевелись ли глазастые?.. Пожалуй, перевелись с той роковой минуты, когда он впервые увидел глаза единственной на земле женщины, которую навсегда приняло его сердце. Глаза всех прочих были ему не нужны. И любовь всех прочих его не взволновала бы теперь. Потому что та, что в сердце, его не любила.
Серж залпом выпил содержимое своей кружки и налил еще.
- И все же я не слышу больше муз. То, что я слышу теперь, это унылое дребезжание безнадежности. И то, что она рождает, Ее Светлости герцогине не по вкусу.
- Так ты потому не весел, что хозяйке не угодил? - Паулюс поднял кружку. - Тем более приезжай к нам в Фенеллу. И пусть остается твоя герцогиня без твоих песен, коль не ценит она тебя.
Самое страшное было в том, что теперь и Фенелла не стала бы убежищем от собственных демонов.
Он все тянул с отъездом. Знал, что нужно ехать, что время не терпит, что отныне у него есть долг перед родом и перед подданными... Но уехать не мог. Почти целый месяц прошел с тех пор, как он получил весточку из родного Конфьяна от тетушки - та писала, что Конфьяны лишились наследника - достопочтенный старший братец преставился. И молила Сержа вернуться. После смерти старого маркиза, о котором заботилась после усопшей сестры, она ушла в обитель, желая проводить дни в молитве о тех, кого в живых более не было. Но кому-то следовало занять место властителя маркизата. Серж был последним в роду по прямой линии. После него титул пришлось бы отдавать кузенам. Однако он испытывал презрение к титулу, к владениям, к тому, что нуждались в нем только теперь, но не тогда, когда была надежда что-то исправить и вернуть любовь и тепло... Теперь! Когда все уже разрушено! Когда семьи больше не было! Он, росший почти бесправным, из милости, у чужих людей, теперь становился богатейшим человеком в королевстве лишь потому, что те, кто не ценили и не любили его, умерли. И одиночество было его уделом... Потому что любви иных людей, чем герцога де Жуайеза, он не ведал. Даже тех, что Паулюс полагал его глазастыми музами.
Пожалуй, хуже лишь то, что главной причиной его отказа возвращаться немедленно в Конфьян, по-прежнему была Катрин де Жуайез. Даже теперь, когда он почти не надеялся на взаимность. Смешно - он подчас думал, что вот теперь настало время признаться ей, кто он на самом деле. Неужели она и тогда бы отталкивала его? И вместе с тем... признаться сейчас и сейчас получить ее любовь было бы слишком... горько? Он жаждал того, чтобы любила она его! Его, но не маркиза де Конфьяна. Потому что в душе он навсегда останется трубадуром Скрибом, имевшим кров у герцога из жалости.
- Мне больно покидать Жуайез, - наконец, ответил он Паулюсу. - Не могу вообразить себе жизни в ином месте. И не хочу.
- Ну как знаешь, - легко отозвался Паулюс. - Давай тогда выпьем еще вина, - он отхлебнул из кружки и поморщился. - Все же белое вино не в пример лучше красного.
- Твоя глотка хоть когда-нибудь просыхает?
- А к чему мне это? - усмехнулся монах. - Мне рифмы не складывать. И герцогине не угождать. Мне виноград растить и витражи короля Мишеля освящать. А с этим я и с промоченной глоткой справлюсь.
- И как это Его Величество все еще тебя держит при себе? Давно бы услал в Вайссенкройц, под крылышко брата Ансельма.
- Видишь ли, друг мой Скриб, - хитро улыбнулся Паулюс, - позабыл ты, что король наш Мишель, еще будучи принцем, всегда ценил хорошее вино, как и я. Мы вместе его не единожды... ценили. Да и уговор у нас имеется: вино, которое стану я делать, будет принадлежать Фенелле. Но и мне не придется возвращаться в Вайссенкройц.
- Твои мечты всегда вели тебя к процветанию и благополучию, - мрачно сказал Серж. - Впрочем, тут главное мечтать о дозволенном. Верно ведь?
- Не совсем, Скриб. Тут главное...
Неожиданно на полуслове его оборвали звуки труб с улицы, заливистый свист, громкие крики и, наконец, одобрительные возгласы, оборвавшие разом все прочие звуки.
- Да здравствует Ее Светлость! - доносилось с улицы. - Да здравствует Ее Светлость! И да здравствует король!
Серж удивленно приподнял брови и вытянул шею, стараясь разглядеть в окошко, у которого они сидели, что там такое приключилось, что столько шуму.
- Неужели все-таки сговорились с Фенеллой о закупке бочек? - проворчал трубадур.
- Это вряд ли... - монах почесал затылок. - Король Мишель еще на прошлой неделе продал все бочки в восточные провинции.
Серж рассеянно потянулся к бочонку, чтобы плеснуть себе еще вина. И, глядя на то, как алая струя покрывает дно кружки, он вдруг подумал, что попытается еще. Он обязательно попытается снова. И будет пытаться до тех пор, покуда она не скажет ему, пока не признает, что...
- Счастья Ее Светлости! Счастья Его Величеству! - раздалось у порога, и в харчевню влетел конюший Жером. Едва завидев трубадура Скриба и брата Паулюса, он подбежал к ним и воскликнул: - Славный нынче день, мессиры! Нынче и я решил позвать свою Агас замуж и выпросить у госпожи земли, чтобы растить свой хлеб!
- И чем же этот день столь славен? - спросил Паулюс, наливая вина для парня. - Неужто тем, что ты решил взвалить на себя обузу в юбке, в которой потом с завидным постоянством будешь находить юных дуралеев?
- Что ж вы? Ничего не слышали, мессиры? - изумился Жером. - Только что объявили о помолвке Ее Светлости и короля
- Отчего, по-твоему, друг мой Паулюс, некоторые люди напрочь лишены способности пьянеть?
Паулюс удивленно уставился на него и даже отставил в сторону свою чашу.
- Сказал бы я тебе, что таких людей следует наказывать за то, что они переводят божественный напиток без толку, но не стану этого делать. Тебе и без того, как я вижу, не сладко. И потому дам тебе ответ. Чтобы напоить твою долговязую фигуру, бочонка вина маловато. Так что случилось у тебя, коль ты стал терзаться такими вопросами?
- Заболел! - рявкнул Скриб. - Музы меня оставили.
В самом деле, какая еще печаль могла мучить трубадура? Не любовная же горячка! Любовь поэта должна быть легкой, как летний ветер. Его же любовь дикими порывами сшибала с ног.
Святой брат громко расхохотался.
- Да не поверю никогда! Чтоб музы покинули Скриба. Иль в деревне глазастые девицы перевелись? Так приходи в Фенеллу. Там твои песни тоже любят, и тебя за них любить будут.
Перевелись ли глазастые?.. Пожалуй, перевелись с той роковой минуты, когда он впервые увидел глаза единственной на земле женщины, которую навсегда приняло его сердце. Глаза всех прочих были ему не нужны. И любовь всех прочих его не взволновала бы теперь. Потому что та, что в сердце, его не любила.
Серж залпом выпил содержимое своей кружки и налил еще.
- И все же я не слышу больше муз. То, что я слышу теперь, это унылое дребезжание безнадежности. И то, что она рождает, Ее Светлости герцогине не по вкусу.
- Так ты потому не весел, что хозяйке не угодил? - Паулюс поднял кружку. - Тем более приезжай к нам в Фенеллу. И пусть остается твоя герцогиня без твоих песен, коль не ценит она тебя.
Самое страшное было в том, что теперь и Фенелла не стала бы убежищем от собственных демонов.
Он все тянул с отъездом. Знал, что нужно ехать, что время не терпит, что отныне у него есть долг перед родом и перед подданными... Но уехать не мог. Почти целый месяц прошел с тех пор, как он получил весточку из родного Конфьяна от тетушки - та писала, что Конфьяны лишились наследника - достопочтенный старший братец преставился. И молила Сержа вернуться. После смерти старого маркиза, о котором заботилась после усопшей сестры, она ушла в обитель, желая проводить дни в молитве о тех, кого в живых более не было. Но кому-то следовало занять место властителя маркизата. Серж был последним в роду по прямой линии. После него титул пришлось бы отдавать кузенам. Однако он испытывал презрение к титулу, к владениям, к тому, что нуждались в нем только теперь, но не тогда, когда была надежда что-то исправить и вернуть любовь и тепло... Теперь! Когда все уже разрушено! Когда семьи больше не было! Он, росший почти бесправным, из милости, у чужих людей, теперь становился богатейшим человеком в королевстве лишь потому, что те, кто не ценили и не любили его, умерли. И одиночество было его уделом... Потому что любви иных людей, чем герцога де Жуайеза, он не ведал. Даже тех, что Паулюс полагал его глазастыми музами.
Пожалуй, хуже лишь то, что главной причиной его отказа возвращаться немедленно в Конфьян, по-прежнему была Катрин де Жуайез. Даже теперь, когда он почти не надеялся на взаимность. Смешно - он подчас думал, что вот теперь настало время признаться ей, кто он на самом деле. Неужели она и тогда бы отталкивала его? И вместе с тем... признаться сейчас и сейчас получить ее любовь было бы слишком... горько? Он жаждал того, чтобы любила она его! Его, но не маркиза де Конфьяна. Потому что в душе он навсегда останется трубадуром Скрибом, имевшим кров у герцога из жалости.
- Мне больно покидать Жуайез, - наконец, ответил он Паулюсу. - Не могу вообразить себе жизни в ином месте. И не хочу.
- Ну как знаешь, - легко отозвался Паулюс. - Давай тогда выпьем еще вина, - он отхлебнул из кружки и поморщился. - Все же белое вино не в пример лучше красного.
- Твоя глотка хоть когда-нибудь просыхает?
- А к чему мне это? - усмехнулся монах. - Мне рифмы не складывать. И герцогине не угождать. Мне виноград растить и витражи короля Мишеля освящать. А с этим я и с промоченной глоткой справлюсь.
- И как это Его Величество все еще тебя держит при себе? Давно бы услал в Вайссенкройц, под крылышко брата Ансельма.
- Видишь ли, друг мой Скриб, - хитро улыбнулся Паулюс, - позабыл ты, что король наш Мишель, еще будучи принцем, всегда ценил хорошее вино, как и я. Мы вместе его не единожды... ценили. Да и уговор у нас имеется: вино, которое стану я делать, будет принадлежать Фенелле. Но и мне не придется возвращаться в Вайссенкройц.
- Твои мечты всегда вели тебя к процветанию и благополучию, - мрачно сказал Серж. - Впрочем, тут главное мечтать о дозволенном. Верно ведь?
- Не совсем, Скриб. Тут главное...
Неожиданно на полуслове его оборвали звуки труб с улицы, заливистый свист, громкие крики и, наконец, одобрительные возгласы, оборвавшие разом все прочие звуки.
- Да здравствует Ее Светлость! - доносилось с улицы. - Да здравствует Ее Светлость! И да здравствует король!
Серж удивленно приподнял брови и вытянул шею, стараясь разглядеть в окошко, у которого они сидели, что там такое приключилось, что столько шуму.
- Неужели все-таки сговорились с Фенеллой о закупке бочек? - проворчал трубадур.
- Это вряд ли... - монах почесал затылок. - Король Мишель еще на прошлой неделе продал все бочки в восточные провинции.
Серж рассеянно потянулся к бочонку, чтобы плеснуть себе еще вина. И, глядя на то, как алая струя покрывает дно кружки, он вдруг подумал, что попытается еще. Он обязательно попытается снова. И будет пытаться до тех пор, покуда она не скажет ему, пока не признает, что...
- Счастья Ее Светлости! Счастья Его Величеству! - раздалось у порога, и в харчевню влетел конюший Жером. Едва завидев трубадура Скриба и брата Паулюса, он подбежал к ним и воскликнул: - Славный нынче день, мессиры! Нынче и я решил позвать свою Агас замуж и выпросить у госпожи земли, чтобы растить свой хлеб!
- И чем же этот день столь славен? - спросил Паулюс, наливая вина для парня. - Неужто тем, что ты решил взвалить на себя обузу в юбке, в которой потом с завидным постоянством будешь находить юных дуралеев?
- Что ж вы? Ничего не слышали, мессиры? - изумился Жером. - Только что объявили о помолвке Ее Светлости и короля